До глубины души было обидно за себя. Ну почему взрослые такие непонятливые? Почему маленьких любят больше, чем старших? Почему не слушают? Почему? Почему…

Душа десятилетнего мальчика плакала вместе с ним. Алёша всеми силами старался не реветь, но его маленькое и отзывчивое сердце сжималось от досады, вызывая горькие слёзы и частые всхлипывания.

– А будешь плакать – останешься без сладкого, – у бабушки были свои способы воспитания.

Она не терпела мужских соплей, слабости и нытья. Ей хотелось воспитывать внуков настоящими мужчинами, не то, что их отец – слабохарактерный тюфяк, которого она могла оскорбить не только за глаза, но и высказать всё, что наболело, прямо в лицо. Николай молча выслушивал и гасил в себе порывы ярости. И виной тому искренняя любовь к жене Иришке, которую он боготворил с первых дней знакомства, пока в их дом не переехали тёща и тесть.

Но через два года жизнь семьи Фроловых круто изменилась, и не в лучшую сторону.

Весна, 1992 год.

Валентина Анатольевна неторопливо двигалась по усадьбе вдоль борозд и бросала в неглубокие ямки по две картофелины, ругая при этом бестолкового мужа, который не шевелился, по её словам, а выкапывал углубления абы как, лишь бы побыстрее смыться к своему дружку Игнату и залить бесстыжие глаза. Изредка отвечая жене на её бессмысленные доводы, Денис Михайлович отбрёхивался, как мог, объясняя свою нерасторопность неважнецким состоянием здоровья, так как вчера он попал под проливной дождь и промок до нитки.

– Я же просил сто грамм для согрева, а ты не дала, – возразил взмокший от нелёгкого труда Денис, не попадая ногой на железное полотно лопаты. Калош соскальзывал и нервировал Валентину, ждущую следующую выемку, чтобы кинуть клубень.

– Ты и без ста грамм, как рохля, – брюзжала сердитая жена, подтягивая за собой ведро с семенной картошкой. – А если выпьешь, так вообще неспособным становишься. Копай быстрей, у меня уже руки отсохли.

– И зачем нам столько картошки? – недоумевал Денис, окидывая печальным взором размеры усадьбы. Благо осталось засеять всего половину. Смачно высморкавшись между бороздами, вытер рукавом рубашки лицо и искоса посмотрел на жену, зная, что этот жест её доводит до белого каления.

Но, на его удивление, жена нисколько не поморщилась и не выдала что-то вроде: «Ты как свинья в навозе» или «Разбросался соплями, чучело огородное». Ничего из привычного не прозвучало. Валентина стояла, согнувшись перед мужем, крутила в руке проросшую картофелину и выедала глазами землю, куда была воткнута лопата. Убрав ногу с полотнища, Денис уставился на задумчивую женщину, затем положил обе ладони на конец черенка, а сверху примостил щетинистый подбородок.

– И чего уставилась? Сажать-то будем?

– Будем, – с выдохом ответила Валя, бросив картофель обратно в ведро.

Выпрямившись, также осмотрелась, оценила оставшийся масштаб работы и со слезами на глазах уставилась на мужа.

– Ты чего это? – опешил Денис, подняв голову. – Болит что-то?

– Душа болит, – одинокая слезинка потекла по морщинистой щеке.

Смахнув её, Валентина вырвала из рук мужа лопату.

– Меняемся. Теперь я буду копать.

Денис перешагнул борозду.

– Ты из-за Валерки, что ли? Да плю-унь, – взял из ведра несколько пыльных клубней. – Врачи разберутся. Ну, не говорит, с кем не бывает. Я так вообще до четырёх лет молчал, а потом ка-ак затараторил…

– И до сих пор заткнуться не можешь, – прошипела Валя, откинув часть земли на борозду. – Шевелись, увалень, до ночи не закопаем.

После обеда из районной поликлиники вернулась Ирина с младшим сыном. Войдя в дом с печальным глазами, помогла Валере разуться, умыться, а затем занялась собой. Сняла туфли, помыла руки с мылом, ополоснула заплаканное лицо и посмотрела на своё отражение в овальном зеркале, висящем над умывальником.