– Я тебе сейчас свалю посреди ночи! – сказал громогласно Том с лестницы, не спеша топая вниз.

Николь коротко взглянула на него, не отвечая. Ну вот, спускается. Ещё ничего не кончилось. Шуба мешала. Пришлось снять, уронив её тут же. Том удовлетворенным взглядом проследил, как упала шуба и свернул в столовую.

Николь завязала, наконец, кроссовки, слабо, что бы не давить на ногу. Потом надела шубу снова. Она открыла дверь и вывалилась в холод ночи. Марина раздетая выскочила следом. У ворот стоял "Дьявол", Джеф открывал дверцу. Наверное, он только что приехал.

Господи, Джеф! Николь даже не удивилась, направилась сразу к машине.

Хотелось сесть, вытянуть ноги, закрыть глаза и не шевелиться. Надо же было так сорваться!

Когда Джеф проводил глазами "Кадиллак", на него вдруг навалилась тоска. Странно, спать не хотелось, наверное, он настолько был взвинчен сегодняшней встряской. Он вёл машину, рискованно обгоняя всех, кто оказывался перед ним и сам не замечал этого, просто требовался пустой эшелон. Впрочем, позднее время само по себе освобождало путь. Он смотрел вперёд, а в голове почему-то крутилось: "Вот, я бедняк пред Тобою, всё богатство, в руках, готовых с Тобой трудиться и в чистом сердце. Я отдам, всё что попросишь, мои руки и капли пота, сердца жар, одиночество жизни". Ну, вот. "Радуйтесь" надо петь, а к нему что-то совсем не рождественский гимн прилип. Джефу неожиданно пришло в голову, что все эти его утренние размышления подвели к признанию одиночества. Он раньше не придавал этому значения. Один и один, что с того? Видимо, просто потому, что так остро оно не ощущалось до появления Николь. Старая шутка о том, что одиночество – это если ящик электронной почты завален письмами роботов, вдруг выросла в истину в этой своей объёмности.

Так. Вот оно, ОДИНОЧЕСТВО. Тяжеловесное до неподъёмности. Опустошительное в своей полноте. Как могло так получиться, что он даже не осознавал раньше, насколько он одинок? До прихода в его жизнь света, который подарила Николь, он и не представлял глубины этого чувства.

Не было в нём сейчас ни удовольствия, ни облегчения от крещения – только хмурое молчание окружало его в тишине ночной дороги. Гулкое, оголённое, пустое пространство жило в нём теперь, когда он остался без присутствия рядом Николь и Бога. Он чувствовал себя покинутым, не заброшенным, нет, просто оставленным на время. И эта таинственная пустота была в нём так томительна, наполняя сердце грустью, что Джеф походил по квартире, не зная как унять эту сосущую боль. Попробовал поесть – одному было невкусно. Он вспомнил, как делал утром разноцветное желе, чтобы Николь было приятно.

Добрался до телефона, не в силах вынести больше этот груз. Позвонил, думая про себя: "Она уже спит, что я делаю? Ну и что, что предложила позвонить? Раз сама не позвонила, значит, устала". Николь ответила. Было таким облегчением услышать её голос, что одиночество провалилось куда-то, вместе с проглоченным куском курицы. Растворилось бесследно в глубине сознания и осталось только ощущение удовольствия оттого, что он не один, невзирая на расстояние между ними, что Николь тоже скучает без него и что она рада его крещению.

Он, успокоенный, сунул курицу в холодильник, вытянулся на прохладе постели. Лежал не шевелясь, ожидая когда навалится сон, привычно расслабляясь в этом ожидании. Едва он заснул, провалившись в мягкие пучины тьмы и удобства, как над ухом грянул звонок. Уже давно отошли в прошлое времена, когда он тянулся к трубке, размышляя о несправедливости мира. Сейчас это ему и в голову не приходило.