Тогда Николь испугалась настолько, что вообще перестала маму просить о чём-либо, всё время одергивая себя: а вдруг она уже "берёт автомат"? Сейчас это всплыло неожиданно в совершенно другом свете. Николь тогда просто совершенно жутко обиделась на Джефа, так прозрачно намекнувшего, по её мнению, на подлость её мамы. Даже не просто обиделась, а отвесила ему пару пощечин, прежде, чем он успел поймать её за руки, напоминая, что он предупредил: скажет неприятную вещь. Она отцепилась от него и устроилась в уголке, молчаливая и обозлённая, размышляя, почему он так сказал. Потом эта обида всей своей тяжестью упала на неё саму, как только она присовокупила собственную вину. Сейчас она впервые подумала о маме не как о жертве её, папы, обстоятельств, а как о человеке, который бьётся всю жизнь в сетях собственных построений, так искажённых и нечётких, что не видит пути. И лишь сейчас она подумала: тогда Джеф вовсе не пытался выразить симпатию к её отцу, а глубоко сочувствовал Марине.

Под сводами поплыл глубокий голос, подхваченный немного нестройным хором собравшихся:

– Исповедую перед Богом Всемогущим и перед вами, братья и сёстры, что я много согрешил мыслью, словом, делом и неисполнением долга:

Николь ударила себя в грудь костяшками сжатых в кулачок пальцев, заметив как медленно и с силой делает то же самое Джеф и повторила:

– Моя вина, моя вина, моя великая вина. Поэтому прошу Блаженную Приснодеву Марию, всех ангелов и святых, и вас братья и сёстры молиться обо мне Господу Богу нашему.

Отец Вильхельм откликнулся:

– Да помилует нас Всемогущий Бог и простив нам грехи наши, привёдет нас к жизни вечной.

И все ответили ему:

– Аминь

– Господи, помилуй! – Сказал отец Вильхельм.

Странно, но у него это получалось с такой просительной нотой в голосе, что Николь, если была задавлена плохим настроением, иногда это не могла слушать без слёз. Может быть потому, что иногда сомневалась, что ей можно простить её прегрешения.

Иногда, она это точно знала, она была настоящей фаталисткой.

– Господи, помилуй, – откликнулись все.

– Христе, помилуй, – произнёс отец Вильхельм

– Христе, помилуй, – взлетело в храме.

– Господи, помилуй! – воззвал отец Вильхельм.

– Господи, помилуй, – и как только ответили ему, он возвысил голос и пропел:

– Слава в вышних Богу!

Николь рядом с Джефом с ощутимой радостью подхватила гимн Славы – праздник! Надо славить Господа. Адвент окончен. Весь адвент они не слышали этого гимна.

– И на земле мир людям Его благоволения. Хвалим Тебя, благословляем Тебя, поклоняемся Тебе, славословим Тебя, благодарим Тебя ибо велика Слава Твоя. Господи Боже, Царь Небесный, Боже Отче Всемогущий. Господи, Сын Единородный, Иисусе Христе, Господи Боже, Агнец Божий, Сын Отца, берущий на Себя грехи мира – помилуй нас, берущий на Себя грехи мира – прими молитву нашу; сидящий одесную Отца – помилуй нас. Ибо ты один свят, Ты один Господь, Ты один Всевышний, Иисус Христос, со Святым Духом, во славе Бога Отца.

– Аминь, – сказал Джеф вместе со всеми.

– Помолимся, – на миг отец замер у алтаря, пока стояший слева от него отец Франциск перевернул страницу лекционария. Настоятель посмотрел, помолчал. И начал вступительную молитву. Николь слушала её и мгновенно забывала всё то, что говорил настоятель, с холодом внутри глядя на алтарь и ругая себя за рассеянность. Её встряхнули только заключительные слова молитвы, как некий знак, что можно сесть:

– … Через Господа нашего Иисуса Христа, Твоего Сына, Который с Тобою живёт и царствует в единстве Святого Духа, Бог во веки веков.

– Аминь, – откликнулась Николь вместе со всеми и опустилась с облегчением на скамью, потянув за руку Джефа. Он вздрогнул, посмотрел на неё: наверное, ему очень не по себе. И сел.