– Одно время мне было очень тяжело, несколько лет назад. Не мог примириться с колоссальной несправедливостью жизни. На какое-то время я совсем в людях разуверился, это потом, постепенно, осознание пришло – не все одинаковые и уж жизнь-то здесь не при чём, раз я сам творю свои поступки. Но цель свою я потерял. Так, крутился по жизни в ожидании. Одна ответственность и осталась. Ты меня удивила. Заставила задуматься: просто дала понять, что даже абсолютно проигрышная, самая безнадёжная ситуация всё равно не окончательна и если я не вижу смысла, не значит, что его нет. Что я не имею права бросить борьбу с собой до самого конца. Мне стало стыдно перед тобой за мою пассивность. Ты меня возродила.

Они некоторое время сидели и молча смотрели друг другу в глаза, потом неуловимо двинулись навстречу друг другу, даже не осознавая этого. Джеф чуть наклонился и прижался губами к мягким завитушкам над виском. Его поцелуй смутил обоих. Они разом опустили головы и столкнулись лбами. Засмеялись разом. Джеф тихонько сказал:

– Извини, – и попытался было выпрямиться, но Николь обняла его, пряча лицо на его плече.

– Спасибо, – пробормотала она приглушённо.

Джеф замер, боясь шелохнуться и глядя на неё немного сбоку. Так близко перед его глазами были её тонкие волосы, через которые угадывались сомкнутые ресницы и нежный овал щеки, всё в таком нереальном, зеленоватом освещении от приборной панели. Николь по-прежнему не отпускала его и он, не в силах противостоять невыразимой нежности, наклонился и снова осторожно дотронулся губами до её волос. Закрыл глаза, неожиданно наполненный ощущением блаженства и покоя. Николь была такая уютная, слабая, хотелось отдать ей всё, что у него есть, обеспечить ей удобство и спокойствие, что бы видеть её улыбку.

Он и представить себе не мог, что два невинных поцелуя так его встряхнут. Словно ветер прошёлся внутри, шелестя засохшими чувствами как палой листвой, овеивая прохладой разгоряченную муками душу. Его захлестнула полнота жизни, ворвавшаяся в него. Сразу отступило постоянное и потому привычно-незаметное, щемящее чувство неудовлетворённости жизнью, осознание которого неожиданно выявилось только сейчас. В самой глубине его мозга всё время столько лет как будто пищали, скрипели, визжали на разные голоса досада, злость, ожидание, тревога. И когда они замолчали – остался стон. Этот неслышный стон жил в нём: дышал с ним, спал с ним, насылая кошмары; ел, пил, работал и звучал, звучал, звучал…

Джеф иногда думал, он просто спятил, при всех своих знаниях и талантах, раз не может выбраться из того пике, в котором он очутился. Не слыша этого стона души, он не мог определить источник своего постоянного неуловимого дискомфорта. Родившееся однажды разочарование росло и росло в нём, пропуская свои разветвлённые корешки всё глубже, заталкивая его глубже в пропасть.

И вдруг – пришла Николь. Со своими проблемами и бедами. Словно плеснула воды в его внутреннюю конюшню, избавляя его от того балласта, что накопился в нём за все последние годы. И всё исчезло, растворилось в её присутствии: выключился этот воющий звук.

Навалилась тишина, словно его внутренние уши заткнули.

Оглушённый молчанием своей души, Джеф почувствовал дыхание Времени.

Сидел, не шевелясь, с необычайной остротой воспринимая мелкие звуковые характеристики собственного бытия, как неотделимую часть той вечности, в которой они встретились. Грохот собственной крови в ушах, посапывание Николь, шум проезжающих машин, тонкий писк вспыхивающего зеленым глазком поворота на приборной панели, поскрипывание и шелест собственной куртки не нарушали этой обретенной тишины в нём. Ну, здорово. Он и не знал, в каком аду варился. Пронзительная доверчивость Николь словно открыла ему глаза. Поражённый, он всем своим существом, почти с болью, переживал осознание этого переворота, словно веху в его жизни. Рубеж, после которого уже ничто и никогда не будет прежним. Ожидание пришло к концу?