– Ну что же, Андрюха, я могу пожелать тебе только удачи. Твоя полная и безоговорочная решимость откроет двери для тебя в любое место, куда бы ты ни направился, – Алексей встал со стула и подошел к большому окну с потрескавшейся и облупившейся местами краской на старой деревянной раме. Он смотрел сквозь него и видел там зиму. – Смотри-ка, опять метель поднялась.

Андрей с койки наблюдал внимательно за своим товарищем:

– А ты знаешь, Леха, что в «Золотом городе» не бывает зимы – там всегда лето?

– Всегда лето, – задумчиво произнес он. – Наверное, это здорово. А там есть деревья, трава, бабочки, комары?

– Ха, зачем тебе там понадобились комары? Тебе они что – здесь не надоели?

– Не знаю, но порой их мерзкое жужжание отвлекает от дурных мыслей, – тихо произнес Алексей.

– Может тебе тогда поселиться в лесу – там этих тварей видимо-невидимо и ты всегда будешь счастлив? – пошутил больной.

–Ты знаешь, если бы это было так, как ты говоришь, то я бы без раздумья так и поступил бы, – грустно проговорил Алексей. Так он стоял безмолвно у окна, и погрузился, уже было, глубоко в свои мысли, забыв на время, где находится, как сухой кашель товарища, одиноко лежащего на больничной койке, вырвал его из раздумий. Алексей, вдруг, резко обернулся и подошел к кровати:

– Все, Андрюха, извини, но мне надо идти – хочу к бате еще сходить.

– Да, конечно, иди. Не трать на меня свое время, тем более, что твоему отцу оно намного нужнее чем мне; извини, если сказал, что не так – ты же знаешь, я часто несу всякую чушь, – Андрей виновато улыбался, стараясь как можно крепче пожать сильную и холодную, почему то, руку друга.

– Я так не думаю – ты зачастую говоришь именно то, что нужно, – Алексей одаривал теплотой грустной улыбки лежащего. – Что же, целоваться, думаю, мы не будем?

–Ха! Господин Неверов, вы очень проницательны: я думаю, что моя сущность еще не дошла до той степени глубокого понимания жизни, чтобы целоваться с себе подобными: с мужиками!

– Был рад тебя видеть, Андрюха, выздоравливай.

– Спасибо, Леха, тебе за все. И передавай привет своей бдительной соседке. Черт бы побрал эту старую каргу!

– Обязательно передам ей твои слова, – смеялся Алексей. – Все до единого.

– Ну, все, давай проваливай, не мозоль больному глаза здоровой плотью.

Алексей вышел из палаты. Андрей проводил глазами спину уходящего друга; посмотрел на больную ногу и с ожесточением пнул здоровой скомканное одеяло:

– Проклятая нога!

Алексей вышел в метель. Он наглухо застегнул пальто, поднял воротник и, глубоко сунув руки в карманы, сильно ссутулившись от снежной бури, побрел в сторону дома.

Ему было грустно и тоскливо сейчас расставаться с тем, кого он только что покинул. Андрей был одним из немногих и, пожалуй, единственным, с кем бы он мог говорить открыто и без подозрений. Тем более, что последний обладал очень незаурядным и живым умом. Таких как он зачастую называли странными, высокомерными, нелюдимыми, погруженными в себя. Что ж, может, так оно и было.

Но, так или иначе, а Неверов Алексей видел в своем друге некое отражение себя: ту похожесть глубины мыслей и чувств, что всегда играла в его глазах, ту рассеянность и неловкость жестов, открытость мышления, то, настолько знакомое ему, стремление к одиночеству, которое так сильно пугало многих, но притягивало единицы.

Алексея восхищала в своем приятеле та жизненная сила, которая никогда не покидала его – она кипела в нем даже в те минуты, когда, казалось бы, мир рушится под его ногами, и другой человек давно бы уже сломался, – заскулил, опустил бы руки, – но только не он. И даже сейчас, там, в палате, Андрей, находясь в ограниченном подвижном состоянии, не терял присутствия духа и пытался поднять настроение Алексею, и ему это удалось.