Путь выхода в континуальность у индейца йаки существенно отличен от европейского способа. Европейский мистик искал силу и путь внутри себя – в медитации и молитве, в приобщении к Христу; ему помогала символика церковной службы, ее ритм, задаваемый хором, органом… В европейской эзотерической традиции, идущей, очевидно, еще из древнего Египта, микрокосм сознания человека содержит в себе в скрытом виде весь макрокосм. Дон Хуан предлагает путь иной – языческий, когда ученик находит путь и силу, приобщаясь к духовным силам природы31. Во всем этом какую-то очень большую роль, видимо, играет использование психотропных трав. В пантеистической системе представлений это кажется даже естественным, ведь травы – часть все той же единой природы. Впрочем, вряд ли об этом сейчас можно говорить с укором, если и европейской культуре, в ее современном проявлении, дают уже новый эпитет: mind-drug revolution32.

Но здесь хочется сказать и несколько слов о схожести такого языческого миропонимания с европейским взглядом.

На пути, который предлагает дон Хуан, есть что-то вроде двух степеней посвящения: одна из них – степень охотника, другая – воина. Воин, как и охотник, должен накапливать духовные силы для борьбы. Какой борьбы? Зачем нужна эта борьба? Ответ на эти вопросы каждый находит сам. Общего решения нет и не должно быть: «Сражайся в своей битве» (с. 58).

Все это как-то соотносится с традициями европейских духовно-рыцарских орденов.

Дальше, как у гностиков, говорится о роли знания на пути духовного развития.

Одухотворенность всего существующего в природе как-то перекликается и с космогонией духовного мира гностиков, и со сложной, детально изученной демонологией Сведенборга, которая, кстати, хорошо подтверждается также современной клинической психиатрией [Dusen, 1975]; различной оказывается только терминология, в которой описывается и интерпретируется наблюдаемое.

С некоторыми европейскими эзотерическими представлениями сближается и высказывание об управления снами. Здесь речь идет о возможности задерживать ускользающее сновидение и переноситься во сне в нужное место и время. В европейской эзотерической традиции, идущей, как отмечалось, из Египта или откуда-то с Востока, говорилось о возможности увидеть в снах свои прежние воплощения… Есть, к примеру, какие-то смутные предания о том, что Пифагор (получивший посвящение в Египте), управляя снами, видел все свои прежние жизни на земле.

Очень большое значение дон Хуан придает смерти. Она, в его понимании, стоит всегда рядом с человеком, слева от него. Все, что человек делает, он делает перед лицом своей смерти. Это, если хотите, опять какая-то составляющая континуального мировосприятия – жизнь и смерть только кажутся отделенными друг от друга. Ниже мы расскажем, как эта тема освещается в дзен-буддизме. А здесь напомним о той большой роли, которая придается изображению смерти (часто в виде скелета) в христианских храмах. Смерть как бы все время должна присутствовать в сознании верующего. Не является ли это чем-то общим в обоих миропониманиях?

Повторим еще раз, что дон Хуан говорит о концентрации внимания и о необходимости нарушения жесткого (мы бы сказали – логически структурированного) сознания. Это все напоминает состояние сознания, которое достигается в гипнозе. Один из друзей дона Хуана оказывается отличным гипнотизером – сцена с видимым исчезновением машины антрополога описана в книге очень убедительно. И опять-таки есть некие смутные сведения о том, что жрецы в египетских храмах также пользовались гипнозом.

И, наконец, последнее – дружелюбно-любовное отношение к природе как-то перекликается с проповедями и поведением Франциска Ассизского (стоящего, впрочем, в стороне от основного направления католицизма), и с представлениями манихейской ереси о том, что Свет повсюду смешан с материей – отсюда и концепция «возможного Иисуса», присутствующего везде и больше всего в растениях – пассивных формах жизни (подробнее об этом см. в VI главе этой работы).