– Согласен с тобой. Ситуация недопустимая. Надо ее выправлять. И немедленно… – Тут его худощавое лицо резко оживилось. – Слушай, иди ко мне советником. Будешь заниматься решением таких вопросов.

Сергей Александрович был мне симпатичен, и поработать с ним я не считал зазорным, но все-таки не стал с ходу соглашаться:

– Мне надо подумать.

– Думай. Но недолго. Работы слишком много.

Через день я стал советником руководителя Администрации. Первым делом занялся конфликтом в Пригородном районе – полетел туда. Я не встречался ни с ингушами, ни с осетинами, прекрасно понимая, что услышу от них. Я говорил с командирами частей, расположенных там. И очень быстро понял: проблема решается в Москве. Спешно вернувшись, подготовил встречу Филонова с большими военными и милицейскими начальниками. Они получили вразумительное указание сохранять нейтралитет, не вставать на чью-то сторону. Затеплилась надежда на изменение ситуации.

Филонова, как и президента, прежде всего волновало то, что происходило в Верховном совете. Оттуда исходила угроза власти да и миру в стране – призрак гражданской войны вновь витал над Россией.

Белый дом, не тот, который в Вашингтоне, а наш, куда более крупный, расположенный на берегу Москва-реки, превратился в штаб непримиримой оппозиции. Как в августе девяносто первого. Только теперь там располагались наши враги, те, кто горел желанием скинуть Ельцина, лишить его власти.

Я вовсе не боготворил президента, понимая, что он родом из партийной верхушки, управлявшей СССР, что весь его опыт не слишком подходит для строительства демократического государства и рыночной экономики. Но кто имел нужный опыт? Не было таких. Разумеется, Ельцина избрали, потому что так сложились обстоятельства, потому что избирают не тех, кто лучше, а тех, кому судьба дает шанс. Академик Сахаров не мог стать президентом. У него была другая роль – нравственного ориентира. Поэтому я относился к Ельцину как данности. В отличие от многих моих соратников по демократическому движению. Один из них, когда я высказал замечания в адрес президента, прямо-таки взорвался: «Ты кто такой по сравнению с ним?! Какое право ты имеешь критиковать его?!» А я считал, что имею. Хотя и делаю с ним общее дело. Вернее, именно потому, что мы делаем одно дело, столь нужное людям, стране.

У Ельцина были свои сильные стороны. Он умел учиться. Один раз я доказывал ему необходимость контактов с новыми профсоюзами. Борис Николаевич колебался – было ясно, что он не разбирается в этом вопросе, не понимает нужность и важность таких организаций. Я убедил его в этом, но он попросил дать ему подробную справку о профсоюзах накануне встречи. Справку я подготовил и передал президенту. На встрече с лидерами профсоюзов он вел себя так, будто сам долгие годы занимался их проблемами.

Эта встреча была одной из тех, что мне удалось реализовать. Самой многочисленной стала другая, с представителями Общероссийского комитета демократических организаций России, созданного как раз для поддержки Ельцина в его противостоянии с Верховным советом, началом которого стал декабрьский отказ народных депутатов утвердить кандидатуру Гайдара на посту премьер-министра. На ту встречу в Грановитую палату пришли более ста человек, представлявших самые разные общественные организации. Сокращенное название у комитета получилось ОКДОР, и Ельцин, выступая, сказал, что в таком названии слышится что-то дорожное, близкое ему. Просил поддержать его на предстоящем референдуме. А в ответ услышал ту формулу, которая потом заполонила страну: «Да. Да. Нет. Да». Это были правильные, на наш взгляд, ответы на четыре вопроса референдума: «Доверяете ли вы президенту? Одобряете ли социально-экономическую политику? Считаете ли необходимым проведение досрочных выборов президента? А досрочных выборов народных депутатов?» В апреле мы победили – большинство ответило, как надо. Но это не прекратило противостояния. Наоборот, обострило. Мирное будущее оставалось под вопросом.