– Вона как. Тадыть в Варшаву надо.

– Как в Варшаву? – задохнулся в недоуменьи Строганов.

– Известно как – поспешая. Там к русскому консулу, он вам временный пропуск да и выправит.

– Нету доколе в Варшаве консула, – подсказал Демидов.

– Извиняйте, господа, тут уж ничем не подсоблю. Консулы в ведении Посольской коллегии, – сторож границы печально руками развёл, потом нагнулся и заговорщически шепнул. – Али платите сто рублёв и езжайте с Богом.

Они возмущённо переглянулись. Конечно, оба не бедны, за вечер и по тыще на зелёном сукне оставляли. Однако на сто рублей семья мелкого чина месяцами живёт – не тужит.

Вдруг раздался громкий шум с менской стороны. Впереди шествовал солдат в таком же мундире, как и у кордонного, но чистый, подтянутый, лоснящийся. На рукаве форменки алела повязка, в белом круге чёрный двуглавый орёл.

– Разойдись! Цурюк, граждане. То бишь – назад все.

За энергическим военным важно протопал синий мундир генеральского вида. Цугфюрер резко вскочил, чуть стол не опрокинув. Заметив, что двое господ по-прежнему отираются у караулки, махнул им дланью – скройтесь с глаз от греха подальше.

Пока высокий фюрер песочил маленького, Демидов шепнул Строганову:

– По две беленьких с каждого и поехали, Александр Павлович?

– Не куковать же до морковкина заговенья.

Синий мундир удалился, весь в усах и шпорах, однако пограничник с грустью глянул на четыре ассигнации и покачал головой.

– Извиняйте, господа хорошие. Никак нельзя-с. Разве что завтра.

Вернувшись в Барановичи, путники отужинали в трактире, а потом местный еврей всего за десять целковых провёл экипаж по полю, минуя заставу. Так что пробрались они на Родину аки тать в ночи. К губернскому городу подъехали через пять дней, по пути расставшись с сотней – повстречался патруль. Созерцая, как унтер хапужисто прибрал купюры, Строганов заметил спутнику:

– Ныне Россия – самая дорогая страна для путешествий.

Старинный друг отца Павла Николаевича, получивший от республиканской власти кресло губернского начальника, радостно встретил пару товарищей и зазвал в свой кабинет. Там половину стены занял огромный портрет Пестеля. Увы, поспособствовать с документами менский глава решительно отказался.

– Никак не могу-с, при всём уважении и доброй памяти о юных годах с вашим батюшкой. «Русская Правда» и законы революционные однозначно велят: новые бумаги справлять по месту жительства. Особо касаемо бывших крепостных – только в волости, к коей приписаны были согласно подушным спискам.

– Как же быть, ежели новшества в дороге застали? – огорчился Демидов.

– Пока перемены не улягутся, во благо дома сидеть. Там, глядишь, и наладится.

Не решивши дело с «папире» и заночевав в жидовском (3) трактире в нижнем городе неподалёку от собора Петра и Павла, путники наутро двинулись в Смоленск и Москву. Увиденное по пути вселяло и тревогу, и надежду. Да, народ вздохнул свободнее, а такие люди трудятся радостней и плодотворней, нежели подневольные. Однако порядку, коего на Руси и ранее не хватало, ещё поубавилось. Вернее сказать, порядок совсем исчез.

(3). В смутные времена после Декабрьской революции слово «жид» (от польского Żyd) бранного оттенка не несло, употреблялось наравне с «еврей» и «иудей».

Под самой первопрестольной карету пытались ограбить. Демидов сплоховал, замешкался, а Строганов извлёк пару двуствольных пистолетов, всыпал порох на полку и выскочил наружу. Там бородинский ветеран дважды спустил курок, без разговоров застрелив двух налётчиков с ружьями. Разряженный пистолет кинул Гришке, а сам заорал на лихих людей:

– А ну убрать бревно с дороги! Живо! Не то в каждом дырок наколочу!