«Правительство есть принадлежность Народа, и оно учреждено для Блага Народнаго, а не Народъ существуетъ для Блага Правительства».

«Народъ имѣетъ обязанность Правительству повиноваться».

«Благоденствіе общественное важнѣе Благоденствія частнаго».

Избранные истины из «Русской правды» Коллегия Священного Синода наказала читать на проповедях с амвона; в школах и лицеях они заучивались наизусть.

В морозный день 14 декабря Государь с соратниками по партии поднялся на парадное кремлёвское крыльцо и зачитал приветственное слово перед солдатами московского гарнизона, полков внутренней стражи и приглашёнными статскими служащими. Затем по брусчатке дворцовой площади маршем прошли праздничные полки.

– Айн… Айн… Айн-цвай-драй, – отсчитывали шаг унтеры, разворачивая ротные коробки лицом к обожаемому фюреру.

– Хайль Пестель! – кричали полковые командиры, проходя у крыльца.

– Зиг хайль! – орали солдатские глотки, а тысячи сапог складно лупили по брусчатке.

Вождь приветствовал их поднятием руки. Вечером отгремела салютация, по-русски – огненная потеха; праздник удался.

Иначе завершился день в брошенной столице – Санкт-Петербурге, а именно в Петропавловской крепости. На подёрнутые инеем булыжники кронверка солдаты вывели десяток арестантов в ручных и ножных железа́х. Заместо торжественных речей злоумышленники слушали ляйтера Расправного Благочиния, огласившего приговор и высочайший рескрипт.

– Пётр Иванович Борисов, двадцати шести лет, обыватель города Житомира, умышлял на убийство вождя державы, вызывался сам, дал клятву на совершение онаго и умышлял на лишение свободы главы Коллегии Государственного Благочиния; учредил и управлял тайным обществом «Спасение республики»; приуготовлял способы на совершение сих злодеяний. Указом Расправного Благочиния от тринадцатого декабря сего года приговорён к повешенью.

– Мерзавцы! – изошёлся криком Борисов, влекомый к виселице парой солдат, по случаю празднества парадномундирных. – Революцию продали, утопили в крови! Падёт проклятие на головы ваши!

Голос прервался, удушенный тряпкою, а на голову смутьяна водружён был мешок; тело вздрогнуло раз-другой на верёвке и затихло.

– Барятинский Александр Петрович, двадцати восьми лет, отставной штаб-ротмистр и обыватель Тульчина, умышлял на убийство главы Вышнего Благочиния и приуготовлял способы на совершение сего злодеяния. Указом Расправного Благочиния от тринадцатого декабря сего года приговорён к повешенью.

Мрачный усатый кавалерист не огласил криками кронверк, молвил просто:

– История нас рассудит, господа.

С тем словом ступил на эшафот; тело дёрнулось его и упало, не удержанное слабой верёвкой. Двое солдат потащили Барятинского на исправную виселицу.

– Что ж это деется, Господи? – шепнул молодой парнишка, недавний рекрут.

– Известное дело, верёвка потёрлась от частой работы, – ответствовал бывалый солдат, прилаживая новую петлю. – Помню, Рылеева вешали, дважды срывался. Так что штыками докололи.

– Ду хаст штилльцушвайген! (6) Молчать! – рявкнул унтер, и вскоре бывший штаб-ротмистр беззвучно обвис в пеньковых объятиях.

(6). Тебя не спрашивают!

Далее расправный чин огласил приговоры остальным бунтовщикам, коим казнь в петле высочайшим рескриптом заменена на гражданскую с двадцатью годами каторги и вечным поселеньем в Сибири. Так что годовщина Революции декабристам запомнится.

* * *

А в провинции иначе день праздничный проходил. К слову сказать, провинция – вся Россия, кроме разве что двух столичных городов. Да и то, как Пестель часть видных людей в Москву вывез, неугодных выслал, Петербург немедленно опровинциалился, прежний блеск растратив.