– Смотри, что сейчас будет.

И схватили они Надежду, сорвали все, что на ней было, и стали насиловать. На глазах у мужа. Вчетвером. Двое держали, третий делал своё чёрное дело, а четвёртый скалился и подначивал Игоря.

Тут бы ему вскочить – бугай-то он здоровый – и защитить любимую женщину. Но он так и сидел на стуле. А Надежда билась, кусалась, кричала. Однако сладить с четырьмя насильниками не могла…

Потом, когда они ушли, и Надежда чуть живая, истерзанная и униженная, поднявшись с пола, присела, Игорь так спокойненько ей сказал:

– Надо отсюда сматываться. А денег я им так и не дал! – победно заключил он.

– Как? – задрожали у неё губы, – у тебя были деньги? И ты, ты позволил им… Они ж меня.., – она не смогла сдержать рыданий. – Ведь я твоя жена!..

– А ты хотела, чтобы они меня убили? – зло оборвал он её, – и наши деньги забрали?

Надежда ничего не ответила. А когда Игорь уснул, собрала свои пожитки и отправилась на вокзал. Отцу она ничего не стала рассказывать. Он, конечно, догадывался, понимал, что с его дочерью какая-то беда приключилась. Но молчал. Не спрашивал.

А потом приехал Игорь. Он стал умолять Надежду вернуться к нему. Говорил, что он её простил. А когда она молча от него отвернулась, стал оскорблять её и бить.

Сидор, услышав в хате крики, вбежал в дом. Увидев заплаканную дочь, накинулся на обидчика, рванул его за ворот рубахи. Но тот так саданул Сидора в солнечное сплетение, что он свалился ему под ноги. а Игорь невозмутимо перешагнул через него и вышел во двор.

Когда Сидор немного отдышался, он выскочил следом за зятем. Тот спускался по тропинке от дома вниз, к стоявшей на обочине дороги машине. И тогда Сидор схватил здоровенный камень и швырнул вслед. И он, на беду, догнал Игоря и пригвоздил к земле.

Сидора судили за убийство. Срок дали, и немалый…

Вот и вся история. А в ней искалеченные судьбы. Сидора, который гнул железо, но никогда и птахи не обидел. Надежды, которой хотелось пожить красиво. Игоря, молодого мужика, которого схоронили на сельском кладбище.

Ему на вид под пятьдесят. Лицо добродушное, а вот глаза чуть зеленоватые, какие-то грустные, словно в них поселилась тревога, и он не может её унять. Правая рука на привязи.

– Вишь, река буянит… с характером, – сказал он мне, глядя на Дон, который сегодня был уж слишком неспокойный.

– Низовка, ветер гонит волну от Азовского, – объяснил я ему.

– Да знаю, – отмахнулся он. – Раньше я часто здесь бывал. Друзья-афганцы из казачьего племени живут здесь на Дону. Я не к тому. У нас тоже реки резвые. Чуть зазеваешься, и проглотит тебя, не успеешь опомниться. А вода холоднющая. На дворе жарища, а она, зараза, прости меня господи, достанет тебя до костей.

– У вас, это где?

– На Урале. В Пермской области. Бывал там?

– Приходилось.

Так мы и познакомились. Оказалось, что Харитон – редкое по нынешним временам имя – поджидал в Ростовском речном порту своего земляка из Таганрога.

– А с рукой что? – спросил я.

– Это там, – мрачно кивнул он, оглядываясь назад. – Под Луганском, миной шарахнуло, да мимо. То и обидно. Отбросило меня взрывной волной метров на пять. На руку и упал. Думал, сломал. Боль такая… Я уж давно такой не испытывал. А мне ж стрелять надо. Я ж не левша, чай.

– Вроде не по возрасту воевать, – заметил я.

Ополченец скорчил гримасу:

– Там же наши ребята бьются. А я дома буду отсиживаться. Не по-русски это. И как назло, под мину попал. Пришлось с беженцами в Ростов добираться, чтоб подлечиться. Где ж мой кореш? – обеспокоенно оглядываясь по сторонам, нахмурился он. – Должон был уже появиться.

Конец ознакомительного фрагмента.