– Я не верю в эти сказки. А ты?

Он тоже не верил.

Мы стали держаться друг друга.

В лагере я дружил со своим ровесником – родственником Ленькой.

Однажды мы с Ленькой весело катались на карусели. Неожиданно нас окружили «бандиты» из старшего отряда.

Самый главный, с наколкой, по нашему разумению – уголовник, подошел к нам вплотную и не предвещавшим ничего хорошего тоном спросил:

– Евреи?

Я понимал, что, если скажем «евреи» – убьют на месте.

Если скажем «нет», позор покроет наши головы на всю жизнь. Приготовившись к смерти и холодея от ужаса, я произнес:

– Евреи.

Бандит полез в карман и протянул мне конфету, сказав:

– Это тебе за честность.

Отец преподавал в Московском энергетическом институте.

Как-то раз меня некуда было девать, и он взял сынка с собой на работу.

Мы зашли в омерзительное помещение: на стенах висели стенды со множеством неприятных приборов и счетчиков. В воздухе стоял отвратительный металлический запах.

Посередине громоздилась кабина самолета-бомбардировщика. Посадив меня на место летчика, папа сказал:

– Если ты нажмешь на вот эту красную кнопку – все взорвется, – и ушел читать лекции.

Оцепенев, я целый час просидел, неотрывно глядя на гнусную кнопку, преодолевая желание надавить на нее.

Я едва выдержал.

Мне очень хотелось увидеть настоящего, курчавого, шоколадного негра.

Мечта сбылась.

В костюме и шляпе заокеанский «товарищ» проплыл в сантиметре от меня по нашей обыкновенной улице Казакова. Обезумев от счастья, я побежал домой.

Взрослые почему-то остались равнодушны к сенсации.

Спустя многие годы к нам домой пришел негр.

Симпатичный гость очень понравился сыну, и они с увлечением играли пару часов подряд.

В конце концов Тёма устал, посмотрел негру в глаза и попросил:

– А теперь стань зеленым.

В определенном возрасте я время от времени с удивлением стал чувствовать необычное оживление и неудобство в трусах.

Я решил, что заболел страшной болезнью и скоро умру.

Поговорить с отцом не хватало мужества.

Копаясь в библиотеке, я наткнулся на книгу воспитателя Макаренко.

Макаренко рекомендовал каждому отцу поговорить с сыном, когда тому исполнится шестнадцать, на деликатные темы.

Я подумал:

– Вот будет смешно! Папа мне про тычинки и пестики… А я давно все знаю.

Видимо, догадываясь о моей осведомленности, отец никогда в жизни со мной об этом так и не завел речь.

Война воспламеняла воображение детей моего поколения.

Повсюду были видны ее следы.

В детский сад под Москвой, в котором я проводил лето, приезжали саперы с миноискателями и находили на территории неразорвавшиеся немецкие мины. В лесу попадались землянки, дзоты и военные каски.

Большинство детских книг и фильмов были о войне и немецких шпионах.

«Немец» и «фашист» были синонимами.

Я искренне сожалел, что война прошла и я не могу доказать, какой я мужественный бесстрашный герой.

Наслушавшись рассказов, я часто видел во сне поле с убитыми русскими солдатами.

Я один живой, но притворяюсь мертвым, надеясь, когда стемнеет, уползти в лес. Немцы шарят по полю среди убитых в поисках золотых зубов. У меня, у мальчика, все зубы свои, но открыть рот по законам моего сна означает предательство. Надеюсь, что пронесет. Вдруг сквозь ресницы вижу высокие голенища сапог.

Я просыпался в холодном поту.

Напротив дома, где я родился, в парке располагался Институт физкультуры имени Сталина.

Посередине клумбы с анютиными глазками возвышалась стальная фигура вождя. Вокруг «лучшего друга физкультурников» и повсюду в парке были установлены десятки скульптур, изображающих советских спортсменов.