«Я лечу…»

«Тебе нельзя летать» – ввинчивается в мозг холодный чужой голос, отдающий металлом.

«Я лечу!»

«Ты не можешь летать!»

Огненное око смотрит свирепо и беспощадно.

«Но я уже лечу!»

На фоне огненного ока возникает крохотная точка. Она растёт, превращается в штрих…соринку…

Там, во сне, ему стало нечем дышать. Он узнал ЭТО.

Громадный металлический корпус неведомого аппарата был насквозь пробит силой некоего чудовищного оружия, но можно было не сомневаться – ЭТО при жизни могло летать. Летать там, где нет воздуха, летать невообразимо далеко… туда, где нет этого огненного свирепого ока…

«Они посмели и поплатились за свою дерзость» – теперь голос скрежещет, как напильник по стеклу. «И твоя участь будет ужасна, если ты посмеешь!»

– …Проснись, о, проснись, мой господин!

Слуга легонько тряс его за ногу, что само по себе было событием чрезвычайным – за подобную побудку хозяина без очень веской причины можно легко схлопотать два десятка палок.

– Что случилось, Хокум? Неужто пожар?

– Никак нет, мой господин! Тебя требует во дворец сам Святейший Луллак!

Вздохнув, Джанго сел. Да… Святейший Луллак, это вам не пожар. Это уже серьёзно.

– Воду для умывания и парадное одеяние, быстро!

Плескаясь над медным тазом, молодой жрец лихорадочно размышлял, что могло бы послужить причиной вызова к самому Святейшему. Никаких особых прегрешений у скромного жреца-наблюдателя вроде бы не имелось… Козни врагов? От них никто не застрахован, это верно, хотя, к примеру, Канкок вряд ли тянет на настоящего врага – так, недоброжелатель-злопыхатель… Конечно, может и такое случиться – место наблюдателя понадобилось кому-то из родственников влиятельных лиц… нет, опять не сходится. Лицам, достаточно влиятельным, чтобы беспокоить Святейшего по своим личным делам, вовсе не нужны хитроумные интриги для устранения какого-то там жреца-наблюдателя при обсерватории.

Сорос, меланхолично жевавший корм, при виде хозяина одобрительно захрюкал, шумно захлопал ушами – животное застоялось и было не прочь размяться. Расторопный Хокум, уже успевший взгромоздить на скотину ковровое седло, проверял подпруги.

– Пожелай мне удачи, Хокум.

– Удачи, о мой господин!

Бронированная туша двинулась с места, плавно наращивая ход, как и положено породистому соросу. Джанго чуть усмехнулся – многие, ой, многие могут позавидовать безбедной жизни жреца-наблюдателя Храма. Просторный дом, собственный сорос… Соросы живут долго, сравнимо с раханом, и когда это благородное животное падёт от старости, сам Джанго уже будет старше отца, каким запомнил его юноша в ту последнюю явь. А вот родительский дом простоит ещё дольше, и наверняка дождётся смены хозяина. Кто знает, какими они будут… Потому что он, Джанго – последняя ветвь засохшего древа, некогда весьма могучего.

Народу на улице было немного, поскольку солидным горожанам прилично отдыхать во время сна Повелителя, а не когда попало, как всяким нищебродам. Влекомая соросом повозка, гружёная громоздкими тушами мясных бушей, заворачивала в ворота мясной лавки. Буши, словно чуя неладное, плотно закрылись в своих панцирях. Жрец вновь усмехнулся. Буши в чём-то здорово похожи на раханов, и наоборот… многие наивно полагают, что можно избежать опасности, втянув голову и конечности в панцирь.

– Дорогу!

Мимо вихрем пронеслась обама, подняв тучу пыли. Джанго проводил её взглядом. Есть такая примета – если увидишь одну и ту же обаму по дороге туда и обратно, грядёт резкая перемена в жизни… Ладно, это всё ерунда. Вот зачем его всё-таки вызывает сам Святейший?

Громада Храма уже возвышалась впереди, закрывая Око. Сорос захрюкал, почуяв конец пути, и ускорил шаги.