Вечерами, после ужина. Медленно, очень медленно перемывала и перетирала посуду. По утрам долго-долго убирала в комнатах. Сочувствовала родителям, особенно мамочке, которая вторую неделю лежала с сердечным приступом и не желала с ней разговаривать.

За окнами бушевали ветры, снег падал и падал, слепил глаза и окна. По ночам снились сны, лишенные всякого смысла и логики.

Снова позвонил Райнер, стал глупо извиняться и, запинаясь, умолял Валентину встретиться. Он появился даже на пороге, но ее мать тут же захлопнула дверь, чуть не защемив ему пальцы. Валя, казалось, совершенно потеряла волю.

Но однажды под утро ей приснился сон: ее молодая красивая мама в шелковом платье, роскошном платке на плечах. Платок упал на пол, и кто-то черный стал его резать на мелкие части… На другой день Валя решилась рассказать свой сон. Вероника Георгиевна, не удостоив ее царственным поворотом головы, небрежно сказала:

– Сон о платке? Это было в моей жизни… не во сне, а наяву… Так что тебе, Тина, привиделось кое-что из моего прошлого. Что ж? Обычные генетические беседы… Этот человек говорил, что, видимо, Бог поторопился и человек Богу не удался.

– Да? – рассеянно отозвалась Валентина и надолго задумалась.

…Райнер выбежал из дома на Басманной и помчался к Каланчёвке. Уязвленное самолюбие, гнев, даже бешенство гнали его по улицам. С яростью лепил он снежки и кидал в стороны. Наткнулся на дворника с лопатой – выхватил лопату и давай бросать снег на обочину. В голове вихрем проносились мысли, подобные этой ночной вьюге. Как бесславно закончилась романтическая история с Валей! Его выгнали из дома, а она не сделала ни шагу вдогонку. В голове уже складывались ехидные слова, которые непременно ей напишет (да-да, все же напишет!): «Может быть, вы скажете (обращаться к ней будет на „вы“), что у меня сварливый характер? Невоздержан, лезу в политику? И еще страшнее: я „политически болен“? Чем вы будете тогда меня лечить? Вы придумаете эликсир, в котором одна треть смирения, вторая – равнодушия, добавите туда еще терпения, тщательно перемешаете – и готово?! А еще накиньте на меня розовое покрывало, чтобы лекарство подействовало быстрее… Только учтите, мой организм не принимает такого лекарства, оно мне претит, я по-другому устроен, моя биография… Впрочем, вряд ли вас интересует моя биография…»

Виктор попал на поздний ленинградский поезд. Вошел в вагон, почти пустой. Огляделся и… – вот удача! – узнал знакомого собеседника. Пожилой человек с бородкой – книга под мышкой, очки, заячья шапка, насупленные брови, острый взгляд.

– Добрый вечер! Забыл ваше отчество! – объявил Виктор и присел рядом.

– К чему мое имя-отчество? Дорога – она без имени, поговорим и разойдемся. – Глаза-буравчики ощупали настырного молодца. – Впрочем, зовут меня Никита Ильич. Откуда и куда едешь?

– Еду от девушки, которая мне… нравится, а приехал – и опять рассорился с ее родственниками.

– Из-за чего же?

– А-а-а! – махнул рукой Виктор. – Все из-за проклятой политики. Отец говорил мне: не давай воли языку, а я… Уж не первый раз. Вот вы человек пожилой, большую жизнь прожили, ума набрались, расскажите… Вас тоже политика угнетала?

– Э-э-э, плюньте на нее. Главное не это.

– А что же?

– Э-э, про все рассказать… много слов надо.

– Ну, а все-таки?

Старик разговорился:

– Знаешь ведь ты, что жизнь наша – сражение Бога и Дьявола? Нет, где тебе знать… Не Сталин, не Ленин, не царь, но только мы сами, наши сражения со Злом правят миром… Да еще с такими дурными людьми, каких я встретил.

Голос старика звучал глухо, сдавленно, будто с трудом выталкивал слова. Вдруг сам перенесся в иные сферы: