Приглашенные на проводы командиры чуть притихли, но, выслушав рассказ, вновь загомонили, сдвинули стаканы, разлили спиртное и выпили за удачу. Вспоминали бои, забавные истории, хвалились подвигами. Дойдя до нужной кондиции, друзья-приятели расползлись по комнатам примерно часа в три ночи. Проводы удались…
Раскаленное солнце, стоявшее в зените, прожаривало сухой кабульский воздух и свирепо обжигало лучами людей, не сумевших найти себе укрытие. Время от времени порывы ветра швыряли пыль и даже мелкие камешки, словно шрапнель, в лицо, и всюду проникающий мелкий песок хрустел на зубах.
Кабульский аэродром вблизи «Теплого стана» жил своей бурной и шумной боевой жизнью. Ежеминутно взлетали на бомбежку парами штурмовики «Грач», через некоторое время, опустошив боезапас, уцелевшие возвращались на базу, вереницы вертушек уносили взводы и роты на очередную операцию в горы, в сторону Пагмана, а четверки «крокодилов» с километровой высоты, поливая нурсами горные хребты, как могли, прикрывали группы десантирующихся.
Горнострелковый полк рано утром ушел на выполнение задачи, в батальоне остались лишь больные и выздоравливающие. Все шло обыденно, и как говорится во французской поговорке: на войне как на войне! Одним предписано идти в рейд, других везут в госпиталь, а третьих уже упаковывают в «цинки». А самые счастливчики едут домой: в отпуск или по замене.
Эдуард, прищурившись, неприязненно посмотрел на высокогорные ледники – сколько сил и здоровья оставил там! Величавые заснеженные горные вершины, застывшие вокруг древнего города, были равнодушны к суетящимся у подножия людям. Да и стены древнего Кабула видели очень многое и если бы могли говорить, то поведали бы о набегах кочевников, о нашествии войска Александра Македонского, вторжении английских экспедиционных корпусов…
Капитан Громобоев с грустью на сердце прощался с друзьями на краю взлетки. И хотя слегка был ранен, немного контужен, чуть подморожен зимой на высокогорном леднике и хорошенько прогрет на солнцепеке, но без увечий для здоровья и – главное дело – живой. А могло быть гораздо хуже, за время боев он потерял несколько друзей: двух командиров рот, начальника штаба, взводного-сапера, батальонного разведчика, замполита роты…
Провожающие то хмурились, то улыбались и расставались с другом явно с неохотой. Старший лейтенант Сашка Афанасьев и прапорщик Вадик Гонза с нескрываемой завистью смотрели на уезжающего, им тоже хотелось домой, однако бодрились, громко болтали, смеялись и много пили. Дружная компания, покачиваясь на нетвердых ногах (ведь после вчерашнего возлияния они добавили добрую новую порцию напитков), стояла полукругом возле капота запыленного уазика, превращенного в стол.
Вылет борта откладывался уже несколько раз и задерживался дольше четырех часов. Пузатую громадину Ил-76 неспешно грузили чьим-то добром, поэтому пассажиров не подпускали и держали на удалении. Приятели допивали бутылку «Арарата» и сожалели об отсутствии второй.
– Я же говорил, что будет маловато, – этим не опохмелимся! – возмущался красавчик Вадик. Этот кудрявый и голубоглазый прапорщик был грозой женского модуля, обитательницы которого сдавались ему почти без боя и чаще всего «за так». И на халяву выпить он был тоже не дурак. – Надо было купить еще одну…
– Так и купил бы! В чем проблема? Болтался целый час неизвестно где!
– Я бойцу помогал! – парировал упрек Гонза. – Смотрю, стоит неприкаянный солдат на обочине, грустит. Жалко стало, спросил, в чем дело. Оказалось наш, однополчанин, с заставы из третьего батальона. Вылечился после желтухи, за ним не приехали, а из госпиталя выписали, ему тыловые крысы сказали: иди и жди старшего. А этот старший где-то загулял. Может, запил? Боец с утра стоял и не знал, куда ему приткнуться. Я его на попутку до Суруби посадил, а то не ровен час еще пропадет.