(Улыбаюсь)

–Вот вам смешно. А там перед строем молодых мальчишек, такой гогот стоял мама не горюй. Это я к тому веду, что тяготит меня эта вся армейская муштра.

Вглядываясь в его интеллигентное, совсем молодое лицо, я с удивлением спросил:

– А почему вы не сказали об этом командованию? Ведь как я понимаю, это самый важный участок на Московском направлении?

– Да говорил! Рапорта писал, а толку, – опустив глаза, тяжко вздохнул он. – А вы, случайно, не имеете опыта в руководстве?

– Кто? Я? Нет! – улыбаясь, ответил ему. – Я не успел кем-либо покомандовать. Все время по тылам противника да в окружении. Куда там.

– Может, раз так совпало, вы будете моим заместителем? – скромно, смотря из-под шапки, предложил он.

– Спасибо за доверие, товарищ лейтенант я постараюсь!

– Ну, вот и ладушки! Вас как зовут?

– Алексей!

–Очень приятно, а я Егор!

(Протягивает мне папиросы)

И мы закуриваем. Несколько штук я закладываю в шапку. «Ох как приятен этот дым отечества!» – как сказал бы сейчас Чацкий великого Грибоедова.

Егор ни на секунду не выпускал папиросу из рук. Параллельно вытащил свой планшетник с картой и стал обрисовывать мне сложившуюся обстановку в данном районе. Из его доклада я понимал, что скоро по всему фронту начнется контрнаступление, которое отбросит немца от стен столицы. Наша задача была приоритетной. Под прикрытием артиллерии захватить Наро-Фоминск и удерживать до подхода основных сил. Дивизия ополчения имела в своем составе восемьсот штыков. Эта наскоро обученная масса, состоящая в основном из мужчин пожилого и среднего возраста, должна была наступать с винтовкой в руках на подготовленного врага, который во много раз превосходил нас в силе и технике.

Рассказывал он все это чуть ли не взахлёб. То папироску достанет и закурит, а то и вскочит с места и будто Ильич на постаменте с кепкой, размахивая руками жаловался на хреновую оснащенность вверенного ему подразделения. «Разве так можно?» – распинался он, вытирая слюнную пену с углов рта. Я же отхлёбываю из стальной кружки кипяток и положительно киваю в ответ, соглашаясь с его высказываниями.

Проговорив с командиром до вечера о всех делах, я решил выйти из блиндажа. Откидываю борт шинели и глубоко вздыхая наслаждаюсь этим тихим подмосковным вечером, который проходил без стрельбы и взрывов.

– Молодой человек, вы голову то пригните! А то снайперы балуются! – вдруг откуда ни возьмись по окопу пронесся голос в мой адрес.

Не поворачиваясь к нему я через плечо ответил:

– Что снайперы?

– Снайперы, снайперы. – усмехнулся он, – Один умелец тоже так стоял, поторговал лицом. Так и схоронили на передке. Ты кстати табачком не богат, служивый?

Наконец повернувшись к нему, я увидел в этом заснеженном мраке, сидящего в обнимку с винтовкой человека.

– Ну, есть не много!

– Не поделишься? – протянул он свою ладонь.

– Поделюсь, чего уж там!

Прикуривая от спички папироску, он подсветил себе лицо.

– Батя? – удивленно воскликнул я.

Тот застыл с цигаркой во рту и зажженной спичкой в руке, несколько прищурившись произнес:

– Лёшка, ты что ли?

– Я, отец! Я! – накинувшись друг на друга, слились в родственные объятья.

– Лёшка, ты живой? Я ни верю своим глазам! Мы ведь на тебя похоронку получили летом! – шмыгая носом, утирал он свои скупые слезы.

– Да жив я! Наш госпиталь разбомбили, и мы из окружения два месяца выбирались. До чего же я рад тебя видеть! – улыбался я. – Ты какими судьбами в этих краях?

– Да, скорбными сынок! После твоей похоронки мы с матерью горевали долго. Через неделю и матери не стало от такой новости. Сердце, понимаешь ли. А что я один без вас буду делать? В октябре в военкомат пошел. Комиссар в ополчение записал. И вот я тут! – держа меня за руку, рассказал он.