«Вязов малый, – узнал бригадир. – Оборони и избавь…»
– Что это ты, Сань? – притворно ласково спросил Павел Кузьмич. – Не подмогнуть ли собрался?
– Мамка сказала, папка не выйдет, подменяйте…
– Как не выйдет?! Ты что плетешь, Сань?..
– Хворает папка.
– Нет, вы слыхали! Хворает папка! Я ему покажу, как хворать! Ты, Федор, – обратился он к помощнику, – расставь людей. Я к Вязову.
Павел Кузьмич спешил. За ним мелко поскрипывал Санька.
«Ну не сукин ли сын! Видали такого? Ему праздник, а скотина с голоду дохни…»
Вообще-то, Павел Кузьмич уважал Петра Вязова. Мужчина он работящий и не сказать чтобы пьющий. Но размашистый.
– Ты гулять гуляй, но дело за собой помни! – на ходу сказал бригадир. Санька испуганно приостановился.
Петр Вязов работал мотористом на ферме – качал воду. Обычно Павел Кузьмич в праздничные или свадебные дни держал кого-нибудь на подхвате, зная слабость Петра. А вчера не учел.
– С Новым годом, с новым счастьем! – пропустив в дверь парнишку, поздоровался бригадир. – Где тут болящий?
– Вагой твоего болящего не поднимешь! Ни стыда, ни совести! Все кулаки оббила! У людей и мужики-то как мужики, а тут, будто в наказанье всучили, – замолотила, видимо, не утихавшая еще Татьяна.
«Вот это похмелье Петру! – весело подумал Павел Кузьмич. – Ну и баба!»
Моторист лежал на диване под полушубком.
– Вставай, вставай! – затормошил его Павел Кузьмич. – Хватит дурака валять!
– Не могу… – только и простонал Вязов.
– Подымайся, весь год, говорю, хворать будешь. – Павел Кузьмич сдернул с него» полушубок. – Видишь, ты и в сапогах уже…
– Уже! Ночевал в них! – тут же взялась Татьяна. – Натопался, что лапы распухли! Вдвоем с Санькой не стащили…
– Да, чу, ты! И так голова трещит, – притворно поморщился Павел Кузьмич.
– Сильней, сильней вам надо! Чтоб совсем полопались!
– Старуха-то моя в городе, – бригадир подсел к столу, – и поправить некому…
– Давно бы от вас сгинуть куда глаза глядят!
– У тебя, может, есть там чего?.. – спросил Павел Кузьмич и покашлял в кулак.
– Есть, да не про вашу честь…
Татьяна юзом пустила стакан по столу и с маху плеснула в него из бутылки.
– Может, и над своим сжалишься? Не помирать же человеку…
Петр тяжело встал, подсел к столу и уронил голову на руки.
– Чего по столу-то размазался? – не унималась жена. Но стакан подала…
– Ну, вот что, – сказал Павел Кузьмич, – давай на ферму. По дороге отмякнешь.
Во дворе он проворчал мотористу:
– Меру надо знать!
Вязов виновато развел руками.
– Тьфу! – круто под ноги сплюнул бригадир.
* * *
Разбудил Константина Волкова странный звук: неподалеку глухо, как толовая шашка в омуте, ухнуло. Стряхнув с лица волглый от дыхания пучок сена, егерь наполовину выбрался из спального мешка и заглянул вниз. Там никого не было. Егерь, еще туго соображая спросонок, пошарил около себя: рядом лежало ружье… Константин припомнил вчерашнюю гулянку, затею лесника и то, что он, Константин, сторожил всю ночь дрова…
«Уж не выстрелил ли я со сна-то? – подумал Константин. – Эк ведь садануло!»
Егерь понюхал оба ствола, но не доверил обонянию и переломил двустволку, выдернул патроны. Они были заряжены.
«Не гром же среди зимы?..»
Но не успел Константин что-либо еще предположить, как избяная и сенная двери хлопнули одна за другой, дуплетом, проскрипел снег, дверь сарая с визгом растворилась – и вбежала Кстинья,
– Ты что же, мать твою так, блаженных на свет производить вздумал?! – заикаясь, прошипела она. И вдруг заорала: – Убью! Убью, изуит! – и принялась швырять поленья на подловку. – Все перекидаю, а убью! Пришибу… Убью… Убью…
Константин натянул на себя мешок и ткнулся головой в сено. «Голову проломит, камфара», – подумал он испуганно. Поленья перелетали через егеря и глухо ударялись в стропила и решетник где-то в глубине подловки.