– Вот видишь ты! И звать совсем по-нашенски, – удивился дед. – А что это ты все тайлаз бимать да тайлаз бимать говоришь? Непонятно…
Цыган довольно усмехнулся. Озабоченности, которая насторожила Соска, на лице Полуяна поубавилось.
– Это по-нашему, по-цыгански, поговорка такая. Никак не отвыкну…
Иван Полуян привалился спиной к стене, достал из кармана сигареты и угостил деда. Сам стал внимательно, будто примериваясь к ней, разглядывать улицу. Сосок исподтишка поспевал за его взглядом.
Улица тонула в майской зелени, почти из каждого палисадника выпирала через заборы белая черемуха, тесно ей было там, но заборы стояли крепко, и только запах черемухи пробивался сквозь них и майскую жару и разгуливал по улице.
– А что у тебя за чемодан такой чудной? – немного погодя полюбопытствовал Сосок. – Инструмент, что ли, какой? Цыган проворно, будто и ждал того, поднял чемодан на колени и раскрыл. На солнце засверкал перламутровой отделкой и блестящими металлическими уголками мехов аккордеон.
– Музыка, дидуся! Цыган без музыки – как без крыльев птица, тайлаз бимать!
Соска роскошный вид аккордеона очаровал, но он пересилил себя и сдался не сразу:
– А по мне: цыган – так должен бытье гитарой.
– Это кто как может, дидуся! – азартно улыбнулся Полуян, а сам уже накинул ремни на плечи и тронул пальцами клавиши.
запел цыган высоким голосом, а сам тем временем подталкивал аккордеон коленями и смешно крутил головой.
Допев песню до конца, он, не прерываясь, перевел на другую и затянул уже томно, со слезами в голосе:
Куры, вспугнутые музыкой, разбежались, петух отступал последний, грозно растопырив крылья, орал. Сосок поднял с земли палку и запустил в него, чтобы не мешал, а сам благоговейно затих, заслушался…
– Ну как, дидуся? – кончив петь, спросил цыган.
Но старик все еще сидел, не шевелясь. Потом согласился:
– Да, цыган без музыки не цыган… И плясать можешь?
– Могу! Хоть «цыганочку», хоть «русскую» – любую. Вот мог бы ты, дидуся, мне подыграть – я бы сбацал!
– Ух! – подхватил Сосок и, не поднимаясь с лавки, засучил ногами. – Огневой ты парень, должно!
– Как есть, тайлаз бимать!
– А что же ты, как блудная овца, один ходишь, хочу я знать? По мне: цыган – так должен быть в таборе…
Полуян осекся, потух, потом решительно заявил:
– Ушел я из табора! Насовсем ушел. Не могу больше!
– Что так? – опять насторожился дед. – Разругался, что ли?
– Жить хочу по-другому. По-людски! Совсем ушел…
– Ты, парень, не зарекайся. Горяч больно. Я вот слыхал, вашего брата цыгана в городе норовили усадить. Домов задаром понастроили – живи не тужи! Так вы, бесшабашные головы, что наделали: полы повыломали, на кострах спалили, а потом и дома забросили – пошли опять странствовать! А местность ту городскую и поныне, слышь, Воруй-городом зовут. Смех… Нет, парень, не для вас наш уклад. У нас работать надо, спину гнуть. А вы к этому не приучены… Вот и ты: помычешься, помычешься и опять – айда к своим! Гляди хоть полы-то не пали, совсем срамное дело. Да…
– Вот, тайлаз бимать! – обиделся цыган. – Не понял ты меня, дидуся… Я никакой работы не боюсь! Гляди на руки, – Полуян показал Соску жесткие ладони.
– Так-так… – Сосок задумался. – И куда же ты теперь путь держишь?
– К вам пришел. Колхоз у вас большой, работа найдется. И девка найдется. Есть у вас девки, дидуся?
– Ох, и горяч ты, должно! Ох, и горяч…