Второе происшествие, о котором Германн Медингер рассказал в 1958 году, произошло также в Галиции и тоже во время Первой мировой войны. Дадим ему слово.

Может быть, этим рассказом мне удастся хоть как-то загладить свою вину перед одним уже давно умершим человеком. Прошло уже 40 лет, а мне все еще является призрак старого еврея, ищущего свое сокровище.

В те времена у правоверных евреев в Галиции было принято прикреплять на входной двери на двух металлических кронштейнах стеклянную трубочку наподобие термометра и вкладывать в нее бумажку с изречением из Торы – священной книги иудеев. Во время Первой мировой войны я оказался в маленьком галицийском городишке и был направлен на постой к одному богатому еврею, Лейбу Нусбауму. Однажды зимним вечером мы с моим шофером сидели у камина. Пока мой водитель с огромным удовольствием попивал водочку, выставленную хозяином дома, я читал «Фауста» из библиотеки Нусбаума. С линии фронта, проходившей неподалеку, доносилась артиллерийская канонада. Там, видно, шел серьезный бой, а мы пока что сидели в тепле и уюте, радуясь короткой передышке.

Совершенно неожиданно моему водителю, возбужденному обильными возлияниями, пришла в голову идиотская идея вынуть из стеклянной трубочки изречение из Торы и вставить вместо него неприличную цитату из Гёте (речь идет о высказывании Гётца фон Берлихингена: «Можешь поцеловать меня в зад…» – Прим. пер.). Вина моя состояла в том, что я не препятствовал этому безобразию!

Как только водитель сотворил эту пакость, дверь резко растворилась, и в дверном проеме появилось искаженное ужасом лицо Лейба Нусбаума. Заикаясь от страха, он произнес: «У Шлоима Мандеса недалеко отсюда шальным осколком снаряда сорвало священное изречение из Торы, и тут же его хватил удар… Бедный Шлоим». И тут у него изо рта пошла пена, и он упал без сознания.

Я как зачарованный взглянул на стеклянную трубочку у нашей двери, ярко освещенную светом из комнаты – ведь там было не что иное, как классическая цитата из Гёте…

Не успел я до конца осознать, что же в действительности произошло, как совсем рядом с нашим домом разорвался снаряд, причем – как и у Шлоима Мандеса – с нашей двери тоже сорвало стеклянную трубочку с пресловутой цитатой! Итак, вокруг дома разрывались один за другим снаряды, а в доме полуживой от ужаса хозяин как заведенный повторял заплетающимся языком одну и ту же фразу: «Тора – ее сорвало с двери! Он наказал меня, мой Непеш (Ангел-хранитель). Мое сокровище, мой клад!» Вдруг он поднялся во весь рост и потребовал отправиться на поиски бумажки с изречением из Торы, потому что, как он объяснил, на обороте он начертил подробный план некогда зарытого им клада. Но дело-то было в том, что водитель бросил бумажку с изречением в огонь, так что поиски наши ни к чему не привели. Вскоре несчастный Лейб Нусбаум, рыдая и заливаясь слезами, скончался.

Прошли годы, война давно закончилась. Однажды тихой весенней ночью я, гуляя по Леопольдштадту, увидел идущего мне навстречу польского еврея в кафтане и с пейсами. Приглядевшись, я к своему немалому удивлению заметил, что его ноги не касались земли – он просто парил достаточно низко над землей! Поравнявшись со мной, он взглянул мне прямо в глаза, и я в страхе отпрянул – это был покойный Лейб Нусбаум… Лицо его было точно таким же, как в его смертный час – искаженное неописуемым ужасом. Раскрыв беззубый рот, он прохрипел несколько слов на иврите, кончавшихся фразой: «Священная Тора, мое сокровище, мое проклятие. Будь проклят».

Я вознес краткую, но истовую молитву своему Ангелу-хранителю, попросив у него успокоения для несчастного еврея, и ужасный призрак исчез.