Брат пожал плечами.

– А дальше попробуем снова где-нибудь еще. А потом еще где-нибудь, и еще, если надо. Неважно, сколько раз мы свернем не туда: рано или поздно выйдем на верную дорогу. Главное – не останавливаться и продолжать искать ее.

Я мог бы посмеяться над тем, что Густав Амлингмайер, которому в каждой ложке меда видится бочка дегтя, вдруг читает проповеди о том, как важно не терять надежду. Но братец первым отпустил колкость и вдобавок больно задел меня за живое:

– Сдаваться плохо, Отто, но есть кое-что и похуже: когда даже попробовать кишка тонка.

– Все у меня с кишками в порядке, – запротестовал я. – Просто не люблю, когда их из меня вытягивают.

Старый нахмурился, закатил глаза и покачал головой – быстрый, давно привычный жест, означавший у него «опять отговорки». Возможно, дело в том, что его, столь упорно преследующего свою мечту, бесило мое прохладное отношение к собственному будущему.

Не так давно я решил: если уж Густав собирается стать доморощенным Шерлоком Холмсом, то мне самой судьбой предначертана роль его биографа – доктора Ватсона. Я всегда любил травить байки, и мне не составило особого труда взяться за перо, чтобы изложить любительские сыщицкие приключения моего брата на бумаге.

Однако набраться храбрости и сделать что-то со своей проклятой писаниной оказалось далеко не так просто.

– Нельзя же вечно таскать с собой эту кипу бумаги. Пожалей хотя бы лошадь, если себя не жалко, – проворчал Старый. – Чего ты ждешь? Что напишут из «Харперс» и сами попросят у тебя рукопись?

Я поднял стакан и сделал медленный длинный глоток пива, укрывшись за шапкой пены. Глотая, я молился о вмешательстве какого-нибудь случая: пьяная драка, паника на улице, зов трубы архангела Гавриила, все что угодно. Но так и не дождался. Оставалось только ответить брату или утонуть в пиве.

– Ну? – подтолкнул меня Густав, как только я оторвался от стакана.

– Мне просто нужно еще немного времени, чтобы подумать, вот и все.

– О чем тут думать? Книга готова.

– Да, но, может, стоит ее чуточку ужать. Я же тебе ее читал, и ты сам сказал, что немного занудно.

– Как и ты сам, но я же не держу тебя связанным в седельной сумке.

Я снова отхлебнул из стакана, но там осталась только пена, и пауза вышла короткая.

– Слушай, – сказал я, – мы уже об этом говорили. Просто… жду удобного момента.

– Так и просрешь свой момент.

Я вздохнул. Бывали дни, когда братец не произносил ни единого слова, за исключением «осторожно, сусличья нора» и «здесь и заночуем», или когда извечный походный рацион из бобов и пеммикана приводил к неизбежным последствиям: «Ого, ну и залп!» Однако если речь заходила о моей робости как начинающего писателя, Густава было не заткнуть.

– Кстати, насчет посрать… – начал я, намереваясь соскочить с темы трусости наиболее подобающим способом: сбежать.

Но ретироваться не понадобилось, так как произошло давно чаемое мной вмешательство: повод сменить тему наконец явил себя в виде тощего морщинистого старика, напоминающего кусок вяленого мяса, который направился к нам от стойки бара. Я бы сказал, что дед пьян в стельку, но, пожалуй, одной стельки тут бы не хватило. Лишь чудом он не рухнул прямо на столик, но ему все же удалось, покачиваясь, остановиться чуть не доходя.

– Привет. – Ему пришлось сделать заметное усилие, чтобы выговорить это простое слово одеревеневшим от виски языком. – Я вас помню.

– Я тоже тебя помню, – кивнул я, не пытаясь сделать вид, будто бережно храню в памяти нашу встречу.

Утром мы видели этого типа в конторе Пинкертона: старикан лет шестидесяти с кислым лицом сутулился над письменным столом в дальнем углу. Мне и самому когда-то довелось немного поработать в конторе – клерком в зернохранилище в Канзасе, – и я отнес пожилого зануду к хорошо знакомому типу: вечно недовольный бездельник. Таких сколько угодно и среди ковбоев, но, кажется, особенно часто они сидят по темным углам в конторах.