На блюдо расписное,
Пионы в зелени густой,
Зажженные весною,
И в чашечках саксонских чай,
Душистый, сладкий, крепкий…
И скатерть – желтая парча,
На ней березок ветки…
3 июня 1947
Посвящение
Э.
Нельзя забыть любимого тепла
Знакомого и ласкового тела.
И плачу я, что не любовь ушла,
А только радость ласки отлетела.
И мы – враги, влюбленные враги,
Следим жестокими и жадными глазами,
Чтоб сердце не досталося другим,
И раним сердце сладострастно сами.
Я плачу. Видишь – я люблю тебя
И любишь ты. Но не покорны оба.
И проклиная, плача и любя,
И издеваясь над любовью злобно,
Неповторимый помним аромат
Любимых губ и ласкового тела…
Пусть дни летят, стремительно летят,
Пусть молодость, как ветер, отшумела!
8 июля 1947
Голод
Легкая дрожь в коленях,
Ясность и пустота
Медленных телодвижений.
Смутный мираж. Мечта.
Тонко звенит (как пчелы
В тучных лугах звенят)
Мыслей моих веселых
Пахнущий медом яд.
Брат мой, мы оба узнали
Песен святую ложь —
Я тоже зову – Илаяли,
Которую ты зовешь.
Ее не бывало на свете.
И кружится голова.
Останутся от поэта
Придуманные слова,
Мы книги оставим миру.
Пускай их Лукулл прочтет
На шумном, на пышном пире
И легким вином запьет.
22 июля 1947
Поэт
Банален реквизит лирических поэтов —
Чернила, разведенные водой.
И груда неоконченных сонетов
Покрыта пылью плотной и седой.
Живут в углу классические мыши,
Такие же голодные, как он.
И над кроватью протекает крыша,
А он по-прежнему беспечен и влюблен.
Во славу Муз и ветреной Киприды
Он сердце поднимает, как бокал,
И пишет на любовные обиды
Причудливый и острый мадригал.
Когда же сплин (а он не чужд поэту)
Висит над ним, как Лондонский туман, —
Он, удалясь от суетного света,
Философической тревогой обуян.
Вновь видит мира мудрое величье,
И в тайной тишине ночных часов
Как птицелов, он помнит пенье птичье
И слышит ход безмолвных облаков.
Предчувствием чудесного объятый,
От глаз людских он бережно хранит
Грааля кубок, рыцарские латы
И герб поэтов – Розу, Крест и Щит.
«По грозному небу бегут облака…»
По грозному небу бегут облака,
И степь беспредельней и шире.
«Сибирь так ужасна, Сибирь далека,
Но люди живут и в Сибири»…
Года пролетели. Какие года!
И волосы белыми стали,
И редкие вести доходят сюда,
И близкие помнить устали.
Но песен поэты о нас не споют,
О женщинах Казахстана,
О тех, кто остались без имени тут
Лежать навсегда под бураном.
О женщинах тех, кто, идя на погост
С тяжелой железной лопатой,
Не плачут, прощаясь, в сиянии звезд
Над мужем, над сыном, над братом.
24 августа 1947
8 сентября (день Адриана и Наталии)
Себе самой
В честь Адриана и Наталии
Пишу сама себе
(Такие времена настали
В моей скитальческой судьбе).
В тот день, справляя именины,
Я встану на заре,
Одев веселую личину
К плохой игре.
И буду помнить не о тортах,
Не розы буду ждать,
Не гости праздничной когортой
Приедут поздравлять —
Я в честь высокой патронессы
Навозом смажу пол;
Я веток принесу из леса,
Поставлю их на стол,
Я выбелю снаружи хату,
Пойду за кизяком.
И вместо трапезы богатой —
Хлеб черствый с кипятком.
Благодарю покорно небо
За этот черствый хлеб —
Хоть не единым только хлебом
Живем мы на земле.
Когда ж придут друзья к поэту
В убогое жилье,
Мы вспомним, что проходит где-то
Иное бытие,
Звенят и пенятся бокалы,
И ночь всю напролет
Оркестров ветер небывалый
О радости поет.
И в честь какой-нибудь Наташи
За праздничным столом
Гремят фарфоровые марши,
Гремит стеклянный гром,
И осыпаются тугие
На скатерть ветки роз,
И фрукты нежно-золотые
Ей в дар сентябрь принес.
Но я завидовать не стану.
Мой путь суров и тих —
Я благодарна Казахстану
За горечь дней моих.
«Хоронят здесь самоубийц…»
Хоронят здесь самоубийц,
Чтоб не поганить землю на погосте.
Лежите, милые, средь трав и птиц…