Лакош видит, как писарь тащит в темноту какой-то ящик. Подскочив, он выхватывает его из рук, тащит к костру, вскрывает… В костер летят две шелковые рубашки, сеточка для волос… На него, точно ястреб, накидывается Харрас:

– Что вы себе позволяете?! Вы с ума сошли?

– Как же, господин фельдфебель, – изумляется Лакош. – Вы ведь не собираетесь…

– Проваливайте отсюда! Я сам этим займусь!

Но Лакош продолжает преспокойно потрошить ящик.

– Господин фельдфебель не стали бы пачкать руки, – дружелюбно-назидательным тоном произносит он. За рубашками следуют сапоги для верховой езды, элегантная фуражка, пара замшевых перчаток, маникюрный набор… А это еще что там, на самом дне ящика? Ничего себе, настоящий офицерский кортик! Туда его! Вокруг них собралась горстка зевак; они злорадно посмеиваются. Фельдфебель смотрит на это, сжав кулаки. Глаза его чуть не вылезают из орбит, но он не говорит ни слова. Внезапно развернувшись, Харрас исчезает во тьме.

Бройер направляется к машине. Шофер занят тем, что впихивает в нее какой-то ящик.

– Лакош! – окрикивает его обер-лейтенант.

– Господин обер-лейтенант… – смущается тот. – Да я… Я думаю, влезет!

– Отставить! – командует Бройер. – Давайте, хватайте с той стороны!

Они оттаскивают ящик к костру и переворачивают. Бройер глядит в огонь. У ног его тлеют письма, фотокарточки… Внутри бурлят эмоции. “Чистилище”, – с болью думает он. Мелочи, хранящие тысячи теплых воспоминаний, предметы, связывающие с далекой родиной, пожирает пламя. Прощайте, мир, родина, былые времена! Спасительная ниточка к жизни перерезана… Суждено ли им когда-нибудь вернуться назад?

Войдя в блиндаж, Бройер вскрывает последнюю бутылку “Куантро”, отпущенного войсковой лавкой в августе и припасенного на ближайший отпуск. Бутылка идет по кругу, комнату наполняет тонкий, сладостный аромат прощания с прошлым. Отпуск… Боже мой! Да случится ли в его жизни еще отпуск?.. Распахивается дверь. На пороге появляется ассистент делопроизводственного отдела и, глядя на Бройера безумным взглядом, вопрошает:

– Господин обер-лейтенант, тут предписания для служебного пользования! Я… Не могу же я все их сжечь! У вас в машине не найдется места?

– Вы мне предлагаете… Да боже ж мой! Мы все свое сжигаем, а вы со своими идиотскими предписаниями… Уничтожьте это дерьмо, немедленно! На такой случай нет никаких предписаний!

Юноша, казалось, ничего не понимает. Он, словно в прострации, опрокидывает поднесенный ему стакан и, выходя, продолжает бормотать:

– Но это же для служебного пользования… Предписания для служебного пользования…

Взвизгивает телефон; Бройера вызывают к подполковнику. Тот вместе с командиром дивизии изучает карту.

– Вы должны немедленно выдвигаться, Бройер, – взволнованно произносит начштаба. – Вот по этой дороге… По ней до Дона тридцать километров… Нам неизвестно, проезжая она или нет, не знаем, не отрезали ли русские и этот путь. Вам необходимо тотчас же это прояснить. Возьмите с собой Эндрихкайта! От этого многое – нет, от этого все зависит. Прощайте.

Половина первого ночи. Серебрится в лунном свете снег. Холод собачий. Стоя рядом с автомобилем, Бройер натягивает зимний шерстяной подшлемник; Лакош помогает ему надеть плащ. Вдруг к нему подлетает унтер-офицер Херберт; на лице его отчаяние.

– Господин обер-лейтенант… В автобусе… Он… Он там лежит. О господи!..

– Кто? Что случилось? Говорите внятно!

– В штабном автобусе… Ассистент… Только что застрелился.

На западной стороне устланного снегом аэродрома рядом со станцией Гумрак дымились торчащие из земли трубы блиндажей, выкопанных еще русскими. В северной части этого подземного поселка располагался штаб 2-го армейского корпуса – мозговой центр всех сражающихся под Сталинградом дивизий. В блиндажах южнее 22 ноября было расквартировано командование 6-й армии, которое прогнали из прежнего штаба на Дону русские танки.