– Они придут? – спросила женщина.

– Кто? – У Фрёлиха-переводчика была мерзкая привычка, разговаривая с русскими, смотреть из-под полуопущенных век так, будто собеседника тут и не было.

– Наши. То есть большевики.

На лице женщины читалось беспокойство, ведь ее муж работал на немецкую комендатуру.

– Красные? – Фрёлих хохотнул. По-русски он говорил жестко, словно молотом бил. Он был балтом. – Туда, где стоят немецкие войска, не проникнет ни один большевик, зарубите себе на носу!

“Вот дура! – подумал он про себя. – Все еще верит в батюшку Сталина!”

Вошел ефрейтор Гайбель, держа под мышкой охапку свежей соломы, и соорудил лежанку вдоль стены. Его круглое, точно тыква, лицо излучало спокойствие и удовлетворенность. Месяц за месяцем вокруг были только степь, окопы и руины – тут, в этой деревушке с непроизносимым названием, чувствуешь себя почти как дома. Если верить словам рядовых, сюда даже самолеты не долетали. Гайбель расстелил соломку, бросил сверху шерстяные одеяла и любовно их разгладил. Он был счастлив.

В соседней комнате унтер-офицер Херберт возился с большой печью. В ней уже плясал огонек. Тонкими пальцами он выуживал из миски с водой картошку, резво чистил ее и кромсал на куски. Жёлтые, как мед, ломти падали в огромную железную сковороду. Писарь Херберт, голубоглазый блондин, был в штабе за хозяйку. Он был из тех одуванчиков, которые на службе могут цвести только в тепличном климате канцелярии.

Когда картошка уже скворчала в сковородке, заглянул Лакош. Он только что подъехал, высадив обер-лейтенанта рядом со штабом дивизии для доклада. В мерцающем свете печного пламени казалось, будто его растрепанная рыжая шевелюра горит огнем.

– Херберт, старина! Жареная картошка! Я уж месяца три ее не ел, а то и все четыре. Как думаешь, я в одиночку с целой сковородой управлюсь?

– Про твое обжорство всем известно, – сухо ответил Херберт, снимая с огня кастрюлю с кипящим молоком. Лакош воспользовался случаем, чтобы стащить особо поджаристую дольку и сунуть в рот. Но Херберт все же уловил, как коротышка жмурится оттого, что обжег язык.

– Руки прочь от сковороды, грязная свинья! Пойди лапы вымой сначала!

– Поглядите-ка на него! – вскинулся Лакош. – Сам-то – из грязи в князи! Времени еще впереди полно, завтра домой не попадешь! А кстати, о сковороде – знаешь анекдот про сковороду? Говорит Антек Францеку…

– Рот закрой! – воскликнул Херберт, зажимая уши.

Лакош не был мастером на анекдоты, да и рассказывал он их без конца и невпопад. Но отказ его не расстроил.

– Хербертхен, – заискивающе протянул он, – ты нам пирог завтра испечешь? Такой желтый, добротный… У шефа еще разрыхлитель остался, ну а крестьяне пускай дадут муки.

– Черта с два, – отозвался Херберт, но было видно, что ему льстит откровенное признание его кулинарных способностей.

Лакош пододвинулся поближе и заговорщически подмигнул.

– А я кое-что знаю! Ох, что я знаю! Умереть и не встать. Но скажу, только если испечешь!

– Не говори ерунды! – буркнул Херберт. – Давай, неси сковороду – или нет, лучше кастрюлю возьми! Картошку я сам понесу!

Когда пришел Бройер, они при свете свечей расселись вокруг большой миски с картошкой, резали толстыми ломтями пайковый хлеб, пили молоко и обменивались впечатлениями о поездке.

– И кстати, передаю вам коллегиальный привет от командующего корпусом! – обратился Бройер к зондерфюреру. – Он там живет по-княжески, правда, Лакош? Свой дом, русская женщина и еще два молодца из вспомогательного состава в услужении. Да и сам их штаб… Столовая тамошняя, я вам признаюсь… Даже кино есть. Прямо как в мирное время!