– Да что ж такое! – не выдержал подполковник. – Для чего мы вообще тут сидим? Шмальфус! Подайте мою машину, и поторапливайтесь!

– Господин подполковник желали бы сами?.. – изумился Энгельхард. Он впервые видел, чтобы во время сражения начальник штаба дивизии покидал командный пункт.

– Так точно! Поеду сам! – завопил Унольд. – Я хочу знать, в чем там дело! Или вы надеетесь, что нас, может, генерал просветит?

На это капитан Энгельхард не надеялся. Но поскольку произнести это вслух было рискованно, он предпочел промолчать. В дверях подполковник столкнулся с обер-лейтенантом Бройером.

– Вы поедете с генералом, – проходя мимо, крикнул он. – И проследите за тем, чтобы… Ну, вы поняли!

Оба штабных легковых автомобиля с треугольными черно-бело-красными флажками сперва направились к румынскому штабу, располагавшемуся на хуторе Платонов. Генерал, облаченный в элегантное меховое пальто и фуражку с золотой филигранью, молча сидел рядом с водителем в большом сером лимузине марки “Хорьх”, окутанный дымом толстой бразильской сигары. Бройер, которого генерал не удостоил вниманием, расположился на заднем кожаном сиденье. Ориентировка, переданная штабом 1-й румынской кавалерийской дивизии, была скуднее некуда.

– Удивительно, как русские смогли подвести сюда всю эту артиллерию совершенно незаметно, – доложил немецкий офицер связи. – На нашем участке удалось отразить все атаки, но они велись без применения танков. Наши соседи слева, на которых, очевидно, пришелся основной удар, противнику, кажется, уступили, и неприятелю удалось осуществить прорыв. Более точных сведений нет. У нас нет с ними прямого соединения, а телефонная линия нашего корпуса повреждена еще с утра.

– Естественно, – озлобленно буркнул генерал. – Кроме того, нам могут быть не важны эти сведения.

Они продолжали путь. Автомобили обогнали несколько небольших колонн техники с орудиями, медленно двигавшихся в направлении своих новых позиций, и устремились к высоте 218.

Зондерфюрер Фрёлих подготовился к кинопоказу на отлично. В церкви повесили большой экран; пробный пуск киножурнала показал, что изображение и звук на высоте. Теперь Фрёлиху оставалось ждать возвращения Унольда и Бройера у себя на постое. С ним сидел капитан Эндрихкайт, чья полевая жандармерия удерживала толпившийся перед кинотеатром народ. Расстегнув мундир, он потягивал из трубки с крышкой зеленую махорку, к пряному аромату которой пристрастился, и уже в четвертый раз подливал себе из посудины дымящийся кофе. Золотисто-желтый пирог, самое совершенное чудо из всех чудес, которые только могли свершиться на крышке от кастрюли, к глубокому сожалению Херберта, все уменьшался. При этом с уст капитана не слетело даже слова одобрения – настолько он был погружен в беседу с зондерфюрером. Они уже успели поговорить о родине, о последнем отпуске – настал черед поговорить о войне.

– Видите ль, – в задумчивости протянул Эндрихкайт, – я ничего против войны сказать не хочу. Война была всегда и всегда будет…

Тут он с некоторым смущением вспомнил, что когда-то рассуждал иначе. Тогда, в восемнадцатом году, когда он возвратился домой, все еще ощущая в костях шквальный огонь Сен-Миеля, он, как и почти все вокруг, считал, что мнение может быть только одно: чтобы больше никогда такого не повторилось! Чтобы никогда больше не было войны! И вот ненароком оказываешься снова в нее ввязавшимся… Ввязавшимся по самые уши, вопреки всем благим намерениям. А все так неспешно, безобидно и мило начиналось… Пересмотр Версальского договора казался справедливым, а стороны – готовыми к примирению. Соседи будто бы шли навстречу – Австрия, Судетская область, Мемельланд пали, как падают спелые яблоки с дерева. Дать полякам по репе? Дозволительно: если верить Геббельсу, они и впрямь стали вести себя слишком дерзко. Да это, по сути, и была-то всего-навсего полицейская операция. Кроме них, все стояли по стойке смирно – ну, поглядите! На взятии Варшавы и Модлина все вообще могло закончиться: объявления войны оставались лишь на бумаге, а на деле мало что происходило. Однако война была войной и ей и оставалась. И когда в конце концов Франция – та самая Франция, за которую некогда четыре года тщетно проливали кровь, – рухнула, точно от удара молнии, все вновь успокоились. Гитлер оказался парень не промах! Провернул все, умудрившись избежать повторения Вердена, Соммы и “брюквенной зимы”