– Кутузов его под Бородино приложил, а Наполеон Кутузова под Аустерлицем. Квиты. Ты наливай, там еще чуток остался…

Мы тяпнули по последнему полтинничку на душу.

– И что делать?

– Надо пересматривать планы, только делать никто ничего не будет. Кто такой Чернов? Для Духанова ноль! Тихомиров перезванивал Тимошенко, жаловался, что ездил к Духанову, но на его уже предупреждения никто внимания не обратил. В штабе 9-й прожектеры сидят. Мы ничего не сделаем. Духанов – человек Климента[47], а есть такое очень тихое мнение, что неудачи нашей армии на первых этапах войны дадут шанс подняться Тимошенко[48].

– Ну, это ты не говорил, я не слышал… – Батя все-таки человек неплохой, хотя кто его знает, может, возьмет себе на заметку вольные речи командира на пьяную голову.

– А я и не говорил ничего. Нам надо сделать так, чтобы наши головы на месте оказались! А они полетят, если начнут искать виноватых.

– А от меня-то ты что хочешь?

– За то, что поставишь Волкова на ноги и заставишь работать, тебе спасибо от всей души. Это дело важное, без Волкова я как без рук. Но нужны твои связи старые, ты же из путейцев?

– Конечно, в Смоленском депо начинал обычным рабочим.

– Вот… смотри, по приказу наш 305-й полк должен разгружаться в Кочкоме, остальные части следуют в Кемь (ага, та самая Кемска волость). А ты не можешь сделать так, чтобы 305-й подзадержался в пути, и стал разгружаться в Кеми, по ошибке?

– А зачем это надо?

– А затем, чтобы там, куда нас перенаправят, мы били бы одним могучим кулаком, а не растопыренными пальцами.

– Ну, эта, растопыренными пальцами да по глазам! Понял тебя, комбриг, понял. Посмотрю, что можно сделать. В Гродно постараюсь связаться с нужными людьми… Ох, командир, не сносить мне с тобой головы…

Пахоменко не подозревал, насколько он был бы прав.

Ленинград. 5 декабря 1939 года

Ленинград встретил эшелоны 44-й дивизии дождем пополам со снегом, пронизывающим сквозь одежду холодом, на смену которому спешили крепкие морозы, только начинающие набирать силу. Очень быстро дождь исчез, сменился просто снегом, падавшим большими лохматыми хлопьями, а под тонкой коркой свежего льда противно чавкала какая-то грязная мутная влага. Штаб дивизии прибыл в одном из первых эшелонов, и дивизия стала накапливаться в Питере, как в важном логистическом узле, не смотря на окрики из штаба армии, комбриг Виноградов не собирался никуда спешить[49]. Первоначально дивизия направлялась на войну по частям, довольно разбросанным порядком, виной которому была работа штабов армии и дивизии. К приезду в Питер (простите, привычка), в Ленинград, командир 44-й дивизии окончательно убедился в профнепригодности полковника Волкова. Полковник много пил, не смотря на влияние политрука дивизии, который помогал начштабу уничтожать горючие запасы, а воды начштаба практически не потреблял: только водку, любимую. Удивительно, но Батя инстинктивно принял сторону Виноградова, что-то такое правильное почувствовал Пахоменко, но дивизия осталась фактически без начальника штаба. Ибо пьяное бревно над штабом начальствовать не может!

Утро пятого декабря сорокового года было морозным, небо каким-то стальным, тьма охватила город на Неве, и солнце не могло пробиться сквозь тяжелые облака. Нельзя было сказать: утро сейчас или вечер. Говорят, что Бог пьяного бережет. Не в нашем случае. Наблюдаю, как из штабного вагона выгружают носилки с полковником Волковым, который очень неудачно упал с высоты собственного роста и крепко приложился головой, потеряв сознание. И я к этому никак причастен не был, хотя мысль подтолкнуть чуток Волкова однажды промелькнула. И я собирался его оставить любыми ухищрениями в Питере. Упс! Опять мысленно прокололся! Не Питер – Ленинград! Так случилось, что не было счастья, да несчастье помогло. Вот только дивизия оказалась без начальника штаба. Работа штабиста особая, вон будущий маршал Победы, Георгий Константинович Жуков от работы штабиста всегда в ужас приходил! Особенно, если штаб был Генеральным. А вот и машина, беру ординарца, мне теперь срочно надо в штаб Ленинградского военного округа, дело есть!