Я курил и крыл матом – себя, согласившегося на эту авантюру, сволочей-ученых, меня подставивших под расстрел, эту войну, которая нах…[17] никому не нужна была… В общем, высказался (но в мыслях). А вот когда перекурил, тогда и возник главный вопрос: «Что делать»?

В голове стали крутиться мысли, обрывочные и слишком уж залетные, две из них сумел поймать и собрать воедино. Конструкт получился такой себе, но от чего-то надо было отталкиваться.

20 ноября 1940 года

Этот домик в горах кто-то когда-то назвал замком. Скорее всего, это было жилье небогатого рыцаря, поместье которого очень быстро пришло в упадок. С концом эпохи рыцарства дом переходил из рук в руки: им владели и австрийские аристократы, сбежавшие сюда от гнева монархов, и новые немецкие помещики, быстро жиреющие на выкупленных землях, и еврейские банкиры, которые старательно выдавали себя за коренных немцев, и прусские военные, чьи не самые большие доходы не позволяли жить в более роскошных условиях. У домика была странная карма: мало кто владел им более десяти лет. Обычно, через три-четыре года, пять лет максимум, он перепродавался. На границе двадцатого века обитателями замка стали военные в морской форме. Эта форма, похоже, пришлась дому, никогда не видевшему моря, по вкусу, и вот почти полвека этот дом хозяев своих не менял.

В зале с неизменным камином было тепло – жарко горели дрова, на небольшом столике стояла выпивка – без роскошества и варварского великолепия: бутылка французского конька, немецкого шнапса и красного греческого вина, все они были початыми, что не мешало наслаждаться их содержимым уже не одному посетителю. В доме приветствовались умеренность и скромность. В зале у камина в удобных креслах у барного столика расположились двое, оба были в штатском, но никого это смущать не должно было – они чаще носили форму военно-морского ведомства, чем гражданский «прикид». Оба господина пили коньяк, закусывая тоненькими ломтиками сыра, вот этой странной традиции русских закусывать коньяк лимоном оба не разделяли.

– Вилли[18], всё-таки… чем закончится эта странная война? Фюрер утвердил план атаки на Францию? Или все еще колеблется, куда направить острие тевтонского меча?

– Фридрих, вы понимаете, существует серьезная оппозиция из наших генералов, они не хотят лезть к лягушатникам, а фюрер закусил удила, всех торопит с этим планом, как будто боится куда-то опоздать. В ответ наши стратеги осторожничают, хотят повторить маневр через Бельгию, ничего более оригинального предложить не смогли, но воду мутит этот шустрый тип Левински[19], не знаю точно, что он предлагает, говорят, что он слишком авантюрный тип, так что это вызывает серьезные опасения.

– Франция обречена?

– Да, я уверен, что да, и дело не в том, что фюреру не нравится долгое затишье. Фюреру не нравиться, что французская промышленность не работает на Рейх. Теперь грянет буря. Но галльский петушок уже сдох. Наши первые победы – и он упадет и забрыкает лапками. Пропаганда – великая сила! Французы очень боятся больших потерь, таких же, что принесла им Великая война. Надо отдать должное ребятам Геббельса, они смогли просчитать и развернуть в стане противника эффективную пропагандистскую компанию под общим лозунгам: хватит страданий, хватит смертей! Лучше жить чем умирать!