Женщина встала, а монах, понимая, что иного из того, о чем он мыслит, сейчас произойти не может, не глядя в глаза, а делая вид, что рассматривает крест, только подумав про себя, что пусть жаждущий прощения его обрящет, произнес:

– Прощаются грехи твои, дочь моя, иди и не греши более.

Она посмотрела на Иова, улыбнулась, кивнула головой, показывая, что все понимает, поблагодарила, подошла к жертвенной копилке, просунула в щель какие-то деньги и ушла.

Он не проводил ее, не посмотрел вслед, не сказал напутственного слова, безучастно мусолил в руке золотой крест и думал, что такой исповеди он не припоминает. Внезапно под пальцем на оборотной стороне креста он почувствовал шероховатость. Повернул крест и внимательно пригляделся. Сам крест был странный. Равнолучевой формы и намного больше тех, которые люди носят на шее, сантиметров семь и занимал почти всю ладонь. Фигура креста была необычная. В центре ромб или, скорее, квадрат, а к его четырем углам за вершины крепились четыре треугольника. Иов не смог сразу определить, к какому из направлений христианской религии он может относиться. Перевернул, чтобы посмотреть на шероховатость.

С другой стороны под квадратом была надпись – одно слово древнегреческим шрифтом. Иов потер крест об рукав и прочел. Когда до него дошел смысл написанного, его бросило в жар. Он отер лоб и прочитал еще раз. Только одна буква читалась нечетко. Но именно это слово, именно эта буква меняла смысл надписи от прямого к противоположному, от догмата к ереси.

Чтобы лучше рассмотреть, монах поднялся по лестнице наверх к узкому окну и подошел ближе к свету. После полудня лучи солнца хорошо пробивались через плотные решетки западных окон, и он, поднеся крест к свету, стал внимательно всматриваться.

– «Омоусиан» или «омиусиан»? – сомневаясь, прошептал он. – «Подобосущен» или «единосущен»?

Чтобы определить, каким образом была нанесена эта надпись, поскреб по краю букв ногтем.

– Скорее всего, клеймение, – неуверенно предположил он.

Иов отвлекся и посмотрел через окно на улицу. Его взгляд упал на одиноко стоявшую недалеко от церкви женщину. Он ее узнал, это была Мария. Она обернулась и смотрела в сторону церкви. Ему показалось, что ее зеленые глаза глядят прямо на него. Этот взгляд полосонул, словно ножом. Сердце Иова сжалось, он понял, что женщина почувствовала, что сказал он ей слова против воли, осудил и в душе своей не простил. Ему стало стыдно, он решил выйти к ней, догнать ее, сказать что-то приятное, пожелать, дать наставление.

Иов быстро спрятал крест, спустился, прошел к выходу, но в этот момент ему навстречу в высокие кованые двери церкви стали заходить туристы и экскурсовод с высокомерным видом приведшего выгодных покупателей небрежно отстранил его, пропуская группу. Когда поток людей иссяк и он вышел, Марии на улице уже не оказалось.

– Господи, – прошептал он, крестясь, – прости меня, ибо взял я на себя грех.

Иов прошел в свою келью, подвинул стул и сел за стол. Он был на себя зол. Как он мог так отнестись к исповеди? Не его право сомневаться и желать наказания, не его право считать, сколько раз в жизни человек преступил закон и сколько раз покаялся, и не его право судить грешников. Он вспомнил взгляд этой женщины. Она, доверяя ему свои тайны, смотрела искренне, с надеждой, с верой в Бога и с полной решимостью и пониманием того, что должна сделать. Не ему, а Господу исповедовалась, осознавая все, что свершила в своей жизни. Не клеветала на судьбу, не роптала, но верила в прощение. Он не понял ее, не услышал, а значит, и Бог через него не услышит. Из-за него она и веру может потерять. Не оправдал он своего служения.