Войдя во двор, немцы деловито осматривали хозяйство и, когда к ним кто-то выходил на встречу, молча показывали эти самые бумажки. Там было напечатано, чтобы люди немедленно собрались на площади у «ратуши», то есть у сельсовета. Минут через сорок все дворы были обойдены и народ столпился у крыльца. Это был в основном взрослый народ. Старики, бабы. Детей с собой не брали, но вездесущие мальчишки, как галки, облепили заборы выходящих на площадь изб.

Из дома вышли офицеры и гражданский.

– Ой, – раздалось из толпы, – да ведь это чокнутой Фроськи старшенький, Никита!

– Кажись, он. Только чего это он с фрицами?

– Да не скулите вы, бабы! Сейчас узнаем.

Один из немцев, по виду старший, подошёл к краю крыльца и что-то сказал толпе.

– «Господин капитан, – начал перевод второй офицер, – поздравляет жителей села Пустошка с освобождением из большевистского плена! – Он посмотрел на старшего офицера и тот продолжил. – Доблестные германские войска, несущие свободу всем народам, уже в ближайшее время пройдут парадным маршем по Красной площади Москвы. Вам, как добропорядочным гражданам новой Германии, предстоит упорно трудиться на благо фатерланда. С сегодняшнего дня устанавливается новый, германский порядок в вашей варварской стране. Вами будет управлять назначенный немецкими военными властями бургомистр, господин Варенцофф. – Гражданский сделал шаг вперёд. – Это ваш земляк и достойный гражданин новой, свободной страны. Вам необходимо в течение часа сдать всё имеющееся оружие. Кто не сдаст – расстрел на месте. Коммунистам и комсомольцам пройти регистрацию у бургомистра. Кто не зарегистрируется – расстрел. За укрытие большевистских солдат – расстрел. За оказание сопротивления действиям новой власти – расстрел. Без разрешения господина бургомистра в лес ходить нельзя – расстрел. В благодарность немецкой армии за свою свободу вы будете кормить её солдат! Вопросы?»

– Никитка, это ты что ль? Чего с немцами-то снюхался? – раздалось из толпы.

– А что мне с коммунистами что ли целоваться? – ответил Никита. – Так они всю мою семью насмерть зацеловали. Один я и остался.

– Чего врёшь-то! Мамаша твоя, чокнутая, тута проживает.

– Что?! Где маманя?

– Да вон она плетётся по дороге, как собачий хвост. – И все повернули головы назад, глядя на деревенскую улицу, по которой, бормоча и кланяясь, шла Фроська.

Никита сбежал с крыльца, пробился сквозь толпу и, подбежав к матери, обнял её.

– Маманя, маманя! Родная моя! А я думал, что все сгинули, погибли в Сибири!

Фроська внимательно посмотрела в глаза сыну.

– Ты с этими што ль? – и она кивнула в сторону немцев.

– Да, да! – торопливо ответил сын. – Я приехал с ними. Теперь мы будем жить по-новому, в хорошей хате. Я тебя никому в обиду не дам.

– А они зачем к нам приехали? – она вновь кивнула в сторону немцев.

– Они уедут, уедут. Мы сами будем жить, по-своему…

Смотревший на эту сцену старший офицер вновь что-то громко сказал.

«Господин капитан, – перевёл переводчик, – рад такой неожиданной встрече бургомистра со своей матерью. Мы надеемся, что так же счастливо будет протекать наше дальнейшее сотрудничество. Все, кто захочет служить Рейху, может записаться в добровольные помощники. А сейчас всем разойтись! Господина бургомистра с матушкой просим войти в дом».

Толпа медленно расходилась с площади, обсуждая невероятную встречу Фроськи с сыном и назначение того бургомистром.

– Это как же теперича будет? – спрашивал всех глуховатый дед Митрич. – Никитка теперича председатель сельсовета што ли?

– На вроде того. Только с дубинкой. Слышал, за всё, что не понравится им – расстрел. А за то, что понравится – петля. Во! Немецкая свобода!