Ей было о чем волноваться. И надеяться на помощь несостоявшегося мужа тоже были все предлоги. В школьных науках Даниил себя проявить не сумел, да и, судя по его рассказу, не особенно стремился, лишенный особого контроля по стороны матери, вечно занятой на нескольких работах. Зато, имея прекрасные физические данные, Данька преуспел сначала на борцовском ковре (по примеру старших приятелей он начал посещать секцию вольной борьбы еще с пятого класса), а затем и в уличных потасовках. И как ни пытался тренер, по-свойски именуемый пацанами Петровичем, лепить из него не только сильного, но и благородного, порядочного человека, босяцкое начало и улица, нет-нет, да и брали верх в его отношениях и со сверстниками, и с взрослыми людьми. Уже к девятому классу вокруг него сплотилась команда таких же, как и сам он, бесшабашных пролетарских отпрысков, ставивших на уши и свой, и другие районы почти шестидесятитысячного города.

Его верные друзья-босяки и помогли Даньке провернуть первое серьезное, по его словам, дело в череде других, направленных против несостоявшегося отца. Если, конечно, не считать заурядное прокалывание ската в служебной машине директора фарфорового завода да уведенную из его двора овчарку, которую после ни сам директор, ни его семья уже больше не видели.

Август, месяц свободы и вольности, предшествовавший началу занятий в профтехучилище, в которое Даня подался после окончания школы, прекрасно совпал по срокам с отпуском его отца, укатившего с семьей на юг. Этого-то и было достаточно, чтобы непризнанный сын начал подготовку к грандиозному, по его мнению, предприятию и уверенно провернул задуманное.

– Короче, – констатировал Даниил, загадочно улыбаясь, – само собой, я там, внутри, не был, но могу себе только представить: приезжает семейка домой, все такие радостные, лыбу давят; заходят в большую комнату, а посреди стола, прямо на шикарной скатерти к-у-у-ча…

Последнюю фразу Даня произносил, тщательно выговаривая и растягивая каждое слово, как бы подводя свое повествование к неминуемой и интригующей развязке. Он толкнул Алексея рукой в плечо (мол, ну, держись!) и сделал длинную паузу, широко раскрыв рот и готовясь выплеснуть последнее слово, уже растворявшееся в лаве хохота, которая копилась, бурлила и рвалась из него наружу все то время, пока он вел свой незамысловатый рассказ.

– Мальчишество, – вдруг тихо, без особого энтузиазма, произнес Алексей, до этого слушавший Даньку не перебивая.

Всю дорогу в поезде он сидел, растянувшись на сиденье и чуть ли не с головой утонув в старой, потрескавшейся на рукавах и воротнике зимней куртке.

Даниил резко переменился в лице и покосился на Лешу:

– Не по-о-о-нял?

– Даня, да ты не суетись, – подхватил его под локоть Алексей. – Я просто хотел сказать, что твоя затея тебе могла очень дорого обойтись. Я не хочу там сказать, тюрьма-нетюрьма, но позора бы ты точно не избежал.

– Не по-о-о-о-нял! – уже без вопросительной интонации повторил Даниил, вплотную приблизив свое лицо к Лешкиному. – Ты что, защищаешь этого козла?

– Да причем тут, – хмыкнул Алексей. – Я вообще не об этом. Ну, в смысле, твое рождение… Хотя, согласись, это была лишь версия твоей матери…

– А я что, по-твоему, своей матери не должен верить?

– Да нет! Ну чего ты сразу на дыбы становишься. Просто, вдумайся… Правда, она вроде бы всегда одна, но в то же время у каждого человека она все-таки своя. Вот и получается, что правд как бы несколько…

– Во дает!

Данька слегка поостыл. Его явно заинтересовала философская сторона сказанных Алексеем слов, хотя уверенности в том, что он понял весь смысл произнесенного, не ощутил. Потому и потребовал всем своим видом продолжения начатого.