Он решительно потянул Корна с земли:

– Нельзя срывать представление, братец. Только не сегодня. Пойдём, тебе пора разогреваться. Просто дай себе час, ладно? Один час. Ради нас всех.

– Я буду. Я приду, – задыхаясь, кивал Корн.

Вернувшись под тент, Вёх предупредил:

– Дамы, возможно, мы задержимся. Тут такое дело, ох! Девчонка Кукурузины приказала долго жить из-за грибов. Только что её потащили в холодную.

Тиса, едва узнаваемая под белилами, бросила натягивать полосатый чулок и выпрямилась.

– Прямо совсем умерла? Не в отключке?

– Сам видел, мёртвая.

Вакса молчала, сидя на ящике с затёртыми буквами, и даже ухом не повела. Змеёнышу казалось, что она вот-вот улыбнётся.

В этот раз она орудовала факелами как никогда, их с Тисой фокусы удались все до одного. В последней части номера Вакса осталась одна и запалила свои «кресты» – так она называла два длинных древка, горящих с обоих концов, взяла темп вдвое быстрее, чем обычно, и фехтовала ими, вся кутаясь в огонь и выдавая невероятные фигуры. Трюки были такими же сложными, как у Вёха с балансиром, но Вакса всегда срывала больше аплодисментов. Огненные крылья взметались над её острыми рожками, пламя то гасло, то вновь разгоралось, она расходовала столько горючего, будто решила спалить город дотла. Вся площадка лоснилась от скользкого керосина, который Вакса выдувала драконьими порциями, резкие вспышки пугали и слепили стоявших ближе всего, но публика неизменно разражалась шумом после каждой из них.

Корн действительно смог себя заставить играть, и его самодельные барабаны звучали слишком уж чётко. Он не забывал те переходы, которые забывал сделать почти всегда, и Вёх решил, что у Кукурузины в голове всё основательно сдвинулось.

Задетый номером Ваксы, Змеёныш выступил со снарядом, тоже ускорившись. Номер потребовал всей его ловкости, зато когда он бешено крутился в пируэтах, публика сходила с ума. Снаряд нарезал круги, как разъярённый шершень. Темнота трещала и лопалась, цепь пугающе лязгала и давила, обматывая Змеёныша так и этак, но он успевал скидывать петли, каждый раз оставался невредимым и обалдевшим от собственной наглости. Зачем нужно вдохновение, если есть испепеляющая зависть?

Уже поклонившись, Вёх увидел Инкриза, подкрадывавшегося с хитрейшей миной. Ах да, шуточка со старым индюком! Старикан как штык явился к выступлению, восседал на своём стуле и знать не знал, во что его сейчас впутают.

Отец вышел перед публикой и развёл руками, будто обнимал сразу всех, и провозгласил:

– Спасибо! Спасибо, почтенный Экзеси, город чудес, город-праздник! Наша труппа юных звёзд…

Юркнув под тент, Вёх перевёл дух. Там было дымно из-за погасших намоток, и он просто лёг на пол, давая лёгким успокоиться, а поту со лба стекать куда-нибудь, кроме глаз. Прохладный камень впился в лопатки.

– Идёшь слушать сказку? – спросила Тиса, протягивая ему руку.

– Если не сдохну сейчас, то приду.

В прорехи над головой заглядывал красноватый месяц. Его цвет тревожил даже не потому, что никто не знал, какого дьявола луна иногда налегает на киноварь, просто закат имел совсем другой оттенок. Похожая краснота бывает вокруг гноящихся ран.

Вёх понял, что перенервничал за последние дни, теперь буквально всё будило в нём тревогу. Он даже не мог удобно сесть или лечь. Не выходила из головы зелёная ленточка, порхавшая у самой земли. Аккуратно срезанная на треугольник, чтобы не распускалась. Синичка не заслужила смерти…

«Хватит страдать. Я отстрелялся на сегодня и пойду слушать сказку. Чем сильнее устану, тем лучше. После неё даже к костру не пойду, надо основательно выспаться, иначе до конца ярмарки не доживу», – решил он и всё-таки отскрёб себя с полу.