В значительном количестве стран периферии тогдашнего капитализма, таких же аграрно-индустриальных отсталых обществах был реализован именно фашистский (в широком смысле слова) сценарий модернизации. Возьмем к примеру Италию. Н.В. Устрялов в своей интереснейшей книге, посвященной итальянскому фашизму, описывает состояние Италии перед приходом к власти Муссолини и его «чернорубашечников». Читая это описание, ловишь себя на мысли, что он говорит о России начала ХХ века. Устрялов пишет: «Италия – страна, главным образом, аграрная: земледельческого населения в ней вдвое больше, чем связанного с промышленностью (10 и 5 миллионов)». Но почти то же самое можно сказать и о дореволюционной России, 80 % населения которой были крестьянами. «Политическая демократия, лишенная глубоких традиций на Апеннинском полуострове, не без труда справлялась с экономическими нестроениями и социальными противоречиями, характерными для Италии», – отмечает Устрялов. Но то же самое можно сказать и о русском парламентаризме, который с самого своего возникновения в 1905 году был куцым и вялым, а когда он освободился от диктата самодержавного государства, то вообще показал свою недееспособность (даже защитнику идеалов февраля Колчаку пришлось избавиться от депутатов «Учредилки», которые лишь грызлись и вносили сумятицу, и перейти к личной диктатуре). Наконец, характеристика итальянской буржуазии у Устрялова мало отличается от того, что Ленин писал о русской либеральной буржуазии: «Итальянская буржуазия, с своей стороны, проявляла и социальную, и моральную неподготовленность стать действительным ферментом государственного порядка».

Но одно очень важное и, как мы увидим впоследствии, оказавшееся ключевым отличие все-таки было. Итальянское крестьянство имело довольно-таки большую прослойку зажиточных фермеров – «кулаков» и близких к ним более или менее благополучных индивидуальных собственников или арендаторов земельных наделов. Согласно данным 1911 года, вместе они составляли более 5 миллионов человек, тогда как сельскохозяйственных батраков было несколько меньше – около 4 миллионов. Этим Италия напоминала Германию, где в 1930‑е гг., перед приходом к власти нацистов, доля богатых, «кулацких» крестьянских хозяйств составляла 35 %, а бедных – 25 %, и этим обе названные страны отличались от России и Китая (в первой перед 1917 годом «кулаков» было около 2 %, во втором перед революцией помещики и богатые крестьяне-кулаки составляли 4 % и 6 % соответственно).

Зажиточные землевладельцы-крестьяне, а также средние слои деревни вкупе с городскими средними слоями: служащими, торговцами, ремесленниками и составили социальную базу фашизма. Это признают практически все его исследователи: как марксистские, вроде современного историка А. Галкина, так и либеральные, как тот же Б. Мур. Более того, это хорошо понимали сами фашисты: французский поклонник Муссолини К. Эймар писал: «Фашизм – это… восстание среднего класса против национального распада».

Отсюда видно, что послужило той «железнодорожной стрелкой», которая перенаправила «локомотив российского общества» начала ХХ века в сторону победы большевистской революции. Конечно, это была неудача реформы П.А. Столыпина.

Как известно, целью столыпинской реформы было разрушение крестьянской общины и создание прослойки крестьян-фермеров, которые стали бы опорой царского режима (в отличие от общинников, которые выказали свою склонность к бунтам еще во время аграрных волнений 1902–1903 гг., а затем и в революцию 1905 г.). Реформу следует считать неудачной, потому что слой крестьян-единоличников получился слишком уж худосочным (в европейской части России лишь 10 % крестьянских хозяйств образовали хуторские хозяйства, в целом из общины вышел лишь 21 % крестьян), а община наоборот укрепилась и по сути дела стала ударной силой в революции 1917 года в деревне (Ленин признавал, что «Декрет о земле» был лишь констатацией факта; к октябрю 1917‑го крестьяне-общинники уже экспроприировали практически все помещичьи земли и поделили их между общинами).