Профессор Облак тем временем объяснялся в любви к холодной погоде.

– Я тоже просился в Арктику. На факультете все стремятся изучать субтропики. А я решил быть оригинальным. Жаль только, с выходом задержались, и я пропустил начало занятий. Зав. кафедрой остался недоволен отъездом во время учебного года. Пришлось искать себе замену, а парни мои счастливы.

Сопровождавшие метеоролога аспиранты явно были довольны подвернувшейся работой. Вместе с профессором они считались научной экспедицией, проводившей метеонаблюдения, и круглые сутки сновали по палубам, измеряя все, что подлежало измерениям.

– Больше месяца потеряли, пока все бумаги согласовали. Вот вам и военная точность, – вступил в разговор доктор Аспири.

Корабельный врач постоянно подчеркивал разницу между населявшими кают-компанию военными и гражданскими специалистами. Фогельзанг не смог удержаться от колкости.

– В следующий раз проситесь на пассажирский лайнер. Они ходят по расписанию.

Залпом выпив сомнительного вкуса кофе и произнеся дежурное «благодарю» больше соседям по столу, нежели кулинарному искусству кока, Фогельзанг вырвался на свежий воздух. Солнце еще не выбралось из-за горизонта, и вода, палуба и корабельный такелаж лишь угадывались темными силуэтами на фоне грязно-фиолетового неба. Мате вспомнились дом и женщина, расставание с которой прошло совсем не так, как ему хотелось.

В ограниченном пространстве корабля поневоле приходится поддерживать видимость хороших отношений даже с такими типами, как доктор Аспири. Еще несколько месяцев назад Фогельзанг отгораживался от раздражавших его людей мыслями о Клодии. В этот раз все было иначе. Их роман треснул, как льдина, и половинки расходились все дальше и дальше. Но Клодию это устраивало!

Самолюбие Мате скрежетало зубами. Он злился, что несколько месяцев назад не смог настоять на свадьбе, а теперь не может справиться со своими мыслями! А ведь он изучал психологию, и риторику, и логику, и еще много других наук, о которых не знает даже отец Иоанн. Или знает? Об этом тоже нужно подумать, но сейчас важнее понять, почему Клодия ему отказала.

Небо постепенно светлело, восточные края облаков приобретали розоватый оттенок. Кажется, Клодия называла этот цвет «пыльная роза», показывая лак на своих длинных коготках. Наверное, сейчас она собирается на работу, нервно перебирая в шкафу вешалки с блузками.

Фогельзанг потряс головой, отгоняя воспоминания, и стал смотреть на едва различимую линию горизонта. Вода и небо почти сливались друг с другом, словно невидимый портной положил рядом два куска одинаковой серо-голубой ткани, и только там, где должно было показаться дневное светило, облака делались белесыми, как размытая акварель. Мате любил раннее утро, вернее, время перед рассветом, когда еще нельзя обойтись без освещения, и можно немного помечтать, представить что-то хорошее, что произойдет днем, и ждать восхода солнца – нежного, ласкового, такого, каким его знают только жители севера. В детстве он часто вставал раньше всех, одевался и играл в сумерках, наслаждаясь тишиной и одиночеством.

Рассвет придавал таинственности очертаниям корабля. Светло-серый корпус «Аргонавта» плавно скользил по воде, оставляя за собой две тонкие расходящиеся волны. Мерный гул двигателей и однообразный горизонт действовали умиротворяюще. На поручнях, палубе и якорных шпилях лежал тонкий слой инея. Не снимая перчатки, Фогельзанг провел пальцем по заиндевелой стенке. Иней не осыпался, а смялся тонкой гармошкой серого в сумерках снега. Каптри улыбнулся и нарисовал на стене солнышко.