Однажды в знойный летний полдень – это было первого июля 1830 года – он сидел за работой над пачкой запутанных бухгалтерских книг в своём рабочем кабинете, окна которой выходили на запад, на пустыри, когда его отвлек разговор снаружи. Все это сопровождалось криками, что свидетельствовало о том, что люди, участвовавшие в этом, не были слишком близки друг к другу:

– Скажи, Рокси, как поживает твой малыш?

Это было слышно издалека.

– Отлично, как у тебя дела, Джаспер?

Этот крик раздался совсем рядом.

– О, я в порядке, мне не на что жаловаться. Я собираюсь поухаживать за тобой, детка, Рокси! Надеюсь, ты не против?

– Ах ты, черный грязный котяра! Да – да – да! -обхохатывваясь на ходу, кричала Рокси, – У меня есть дела поважнее, чем общаться с такими же чёрными ниггерами, как ты! Нэнси, старая мисс Купер, уже дала тебе варежку?

Очередной взрыв беззаботного смеха сопроводил очередную выходкой Рокси.

Чёрт бы тебя побрал, Рокси! Да ты просто ревнуешь, Рокси, вот в чем дело, потаскушка ты этакая! Наконец-то я тебя поймал!

– Да уж, поймал! Куда тебе, старому?

– Раскусил тебя!

– О, да, ты меня раскусил, не так ли? Господи, если в тебе проснется самомнение, Джаспер, это может тебя прикончить! Если бы ты остался со мной, я бы продала

тебя вниз по реке, чтобы ты поскорее убрался! В первый раз, когда я встречусь с твоим хозяином, точно расскажу ему об этом.

Эта праздная и бесцельная болтовня продолжалась и продолжалась, обе стороны наслаждались дружеским поединком, и каждый был вполне удовлетворён своей долей остроумия и шутками, которым они обменивались – они считали это остроумием. Вилсон подошёл к окну, чтобы понаблюдать за сражающимися; он не мог работать, пока они продолжали болтать. На пустыре Джаспер, молодой, угольно-чёрный и великолепного телосложения, сидел на тачке под палящим солнцем – предположительно, за работой, хотя на самом деле он всего лишь готовился к ней, отдохнув часок перед началом. Перед крыльцом Вилсона стояла Рокси с детской коляской ручной работы, в которой сидели двое её подопечных – по одному с каждого конца и лицом друг к другу. Судя по манере речи Рокси, посторонний мог бы предположить, что она чернокожая, но это было не так. Только одна шестнадцатая часть её тела была черной, эта шестнадцатая часть была совершенно незаметна. Она обладала величественной фигурой, её позы были внушительны и статны, а жесты отличались благородством и величавой грацией. У неё был очень светлый цвет лица, на щеках играл румянец, свидетельствующий о крепком здоровье, лицо было полно характерной силы и выразительности, глаза карие и живые, и у неё была густая копна прекрасных мягких волос, которые тоже были каштановыми, но этого не было заметно, потому что её голова была обвязана клетчатым носовым платком, под которым были спрятаны волосы. У неё было стройное, умное и миловидное, даже, можно сказать, красивое лицо. Она держалась непринужденно и независимо, в особенности, когда шустрила в своей касте – и при этом держалась надменно и «нахально»; но, конечно, она была достаточно кроткой и смиренной в обществе белых людей. По сути, Рокси была такой же белой, как и все остальные, но та шестнадцатая часть её тела, которая оставалась чёрной, перевесила остальные пятнадцать частей и сделала её негритянкой. Она была рабыней, и поэтому её можно было продать. Её ребенок был на тридцатую часть белым, и, естесственно, он тоже был рабом, а по закону и обычаю – считался негром. У него были голубые глаза и льняные кудри, как у его белого товарища, но даже отец белого ребёнка мог отличить детей друг от друга – хотя и мало общался с ними – по их одежде: на белом ребёнке был мягкий муслин с оборками и коралловое ожерелье, а на другом – простая грубая рубашка, льняная рубашка, едва доходившая до колен, и никаких украшений. Белого ребёнка звали Томас Беккет Дрисколл, второго звали Камердинер, или Valet de Chambre, без фамилии – рабы не имели такой привилегии. Роксана где-то слышала это словосочетание, его прекрасное звучание понравилось ей, и, поскольку она предположила, что это имя, она назвала им своего любимца.