– Она меня по имени-отчеству назвала, – вдруг заговорил Петрович. – Я думал, она забыла меня давно, а получается, что даже имя-отчество помнит.

– Как это – забыла давно? – Матвей посмотрел на санитара сквозь сизую пелену сигаретного дыма. – Она у вас здесь сколько?

– С прошлой осени. В октябре, помнится, привезли.

Значит, с октября. А сейчас уже конец мая. Получается, где-то полгода. Не такой и большой срок…

– Не о том думаешь. – Петрович в раздражении покачал головой, словно и в самом деле прочел мысли Матвея. – Я ж ее пациентом был.

– Пациентом?..

– Три года назад с предынфарктным состоянием в больницу загремел. А Алена Михайловна там на дежурстве. Я ж тогда уже получеловеком был. – Петрович невесело усмехнулся. – Пьяница, что с меня взять? Зачем такого жалеть? А она пожалела! Ругалась, правда, сильно, что я сердце свое не берегу, еще что-то говорила. Вот поверишь, она говорила, а мне вроде как прямо от слов ее легче становилось. Это я сейчас понимаю, что от обезболивающих, а тогда казалось, что это она меня держит и с того света тянет. И ведь вытянула же! На операции настояла… – Петрович поскреб сизый подбородок… – Я когда в реанимации лежал, слышал, как медсестры про меня шептались, что такого бедового никакая операция не спасет, что не выкарабкаюсь. Я почти поверил, даже и карабкаться не хотел, а она снова ругаться начала и боль забирать…

Петрович надолго замолчал. Матвей тоже молчал, не мешал, подобрал с земли прутик, принялся чертить на земле спиральки. Значит, Алена Михайловна в прошлой, до безумной, жизни была кардиохирургом. Скорее всего, даже неплохим и состоявшимся в профессии специалистом. Вон ведь доктор Джекил состоялся как главврач образцово-показательной психиатрической больницы, а она чем хуже? Другое странно – отчего молодая и успешная барышня вдруг превратилась в странное существо из палаты номер четырнадцать? Что с ней такое должно было приключиться?..

– Все равно ведь расскажут. – Петрович смотрел себе под ноги, и было не понять, с Матвеем он разговаривает или сам с собой. – У нас же людишки всякие попадаются. Так лучше я сам, чтобы ты не нахватался от других чуши…

– Какой чуши? – удивленно переспросил Матвей.

– А такой! – неожиданно зло рыкнул санитар. – Чуши про Алену Михайловну. Я-то знаю ее получше некоторых…

– А что с ней не так?

– Все с ней не так. – Петрович зашвырнул окурок в урну и тут же закурил новую сигарету. – Неправильно с ней как-то, не по-человечески. – Он снова замолчал.

– Отчего она такой стала? – спросил Матвей, чтобы сдвинуть наконец этот странный разговор с мертвой точки. – Стресс какой-то перенесла?

– Стресс?! – Петрович посмотрел на собеседника так, словно это он, Матвей, был сумасшедшим, а не девушка из палаты номер четырнадцать. – Ну, не знаю, как это назвать, может, и стресс… Ты вот послушай. У нее дед в Беларуси жил, в глуши какой-то болотной.

– В глуши болотной? – Матвей не единожды бывал в Беларуси, но особой глуши ему там видеть не доводилось. Может, не в тех местах бывал?

– Ага, мелиорация там не все болота убила, остались еще заповедные уголки.

– И в одном из таких заповедных уголков жил ее дед?

– За клюквой она пошла. – Петрович словно и не слышал вопроса. – Там клюква водится, на болотах. Ты ел когда-нибудь клюкву? А, пацан?

– Ел, – Матвей кивнул, – клюкву в сахаре.

– Клюкву в сахаре! – передразнил санитар. – А там не в сахаре, там на болоте. Я знаю, однажды хаживал с бывалыми, еще в восьмидесятых. Там такие специальные тропки, местные их хорошо знают, для них это как по парку прогуляться. А вот если такой, как ты, горожанин попробует сунуться, то может и не вернуться.