– Быстрее, – говорю я. – Сильнее. Сильнее. Не жалей. Не жалей меня, не надо…

И он не жалеет. Ни капли. Ему это тоже нужно.

Он так же сильно ненавидит. Он так же сильно хочет от меня избавиться.

И не может.

Почему-то не получается.

Вечер черные брови насопил.

Чьи-то кони стоят у двора.

Не вчера ли я молодость пропил?

Разлюбил ли тебя не вчера?

С. Есенин

3. ПРОСТО ДРУЗЬЯ

А потом все заканчивается. Во всяком случае заканчивается на сегодня, на этот мой внеплановый дурацкий визит. И мое тело пульсирует в привычном наслаждении, и его тело реагирует также… И вроде бы мне хорошо, хорошо, но одновременно так больно, больно, и что-то внутри меня знает: мне не нужно было приходить сюда сегодня.

Мне давно уже нет места в этой квартире, где живет слишком много воспоминаний.

И пока я сосредоточенно одеваюсь, мы стараемся не смотреть друг на друга. Стыдно?.. Ему тоже стыдно смотреть на меня, он жалеет о случившемся? Жалеет, что поддался минутной слабости, а хоть бы и не минутной, какая разница?

И в душе он тоже понимает, что все это неправильно, что мы оба занимаемся ерундой, что пора отпустить друг друга и жить отдельной, независимой жизнью. И пока случаются инциденты, подобные сегодняшнему, у нас не будет ничего нормального. Хотя вопрос, а хотели ли мы нормального, были ли к нему готовы, были ли способны на какие-то вменяемые отношения в принципе…

Творческий человек – это диагноз.

«Не надо быть как все, потому что мы и есть как все», – писал Довлатов. Трижды «ха-ха», достаточно одного похода в сетевой магазин, одной отсидки в очереди в поликлинике, чтобы почувствовать: слияния с народом не будет, и мечтать нечего. Слишком разные мы, по-разному думаем и живем по-разному.

И остается только принять, принять себя таким, какой ты есть. Потому что другого тебя – у тебя – не будет. И это не игра слов, а суровая правда жизни.

Мы с Виком прощаемся, не глядя друг другу в глаза. Кажется, нам обоим стыдно – о да, в этот момент наши чувства снова похожи. Стыдно за то, что случилось что-то неправильное, привычное и неправильное, что еще связывает нас, что снова нас связало, когда уже давно пора оборвать все нити…

– Отвезти тебя домой? – говорит он, и в глазах читается: ну откажись, откажись, не смей соглашаться.

– Такси отвезет, – отрезаю я, и от благодарности Вик даже не находит слов.

Я открываю приложение на смартфоне, забиваю заказ.

«Джамшут приедет через 5 минут», – обещает мне смарт, и я застегиваю пальто.

Там, на улице, ночь, там, на улице, мразь,

Я застегиваю пальто.

Если правда о нас – только скотство и грязь,

Значит, мы достойны ее.

В голове плещутся дурные стихи из дурной юности. Вовремя я завязала с поэзией все же – не стяжать мне лавры Веры Полозковой. Не отсыпал боженька таланта – ну да ничего, вон рисую зато вроде хорошо.

Эти стихи, как и почти весь рифмованный бред тех лет, были про Вика, для Вика и о нем. Из тех времен, когда мы взаимно обалдевали друг от друга – что, впрочем, давно прошло.

Я выхожу из квартиры – тамбур с детской коляской, самокатом и чьей-то одинокой клюкой у двери, – спускаюсь в лифте – зеркало отражает молодую стройную женщину с каштановыми волосами и твердым и одновременно безумным взглядом, – и выныриваю во двор.

Джамшут прибыл вовремя. Какой молодец.

Устраиваюсь на заднем сиденье новенького «шевроле».

Может быть, Джамшут плохо понимает по-русски, а может быть, он не настроен беседовать, во всяком случае он не пристает ко мне с разговорами, что меня очень радует. Я молча пялюсь в окно, на огни витрин и пролетающих мимо фонарей, и ни о чем не думаю. Это ужасно, но мне хорошо сейчас. Стыдно и хорошо.