Я и сама потом извела гору бумаги, пытаясь передать очертания этого прекрасного, совершенного тела. Холодную, грубоватую улыбку. Циничный прищур усталых глаз. Все пыталась и пыталась, и пыталась воспроизвести то, что меня так очаровывало. И злилась от того, что образ не выходит полным. Настоящий Барков был не похож на того парня, что выводил мой карандаш.

Я пыталась срисовывать по фотографиям, выводить образ по памяти. Получалось одинаково… не то что даже плохо…

Просто – недостоверно.

Барков был другим.

Не таким, как на моих рисунках.

И от бессилия хотелось кусать пальцы и ломать карандаши – вот тебе, вот тебе! Не берись, если не умеешь. Нечего марать бумагу.

Моя рука романтизировала, возвышала этого героя. Мне все хотелось как-то изобразить его как парня с обложки, отфотошопленным, почти идеальным. В то время как привлекательность Баркова была не просто в скульптурных пропорциях тренированного тела, не в симметричных чертах лица… Но в том, как он двигался, как смотрел, в холодной уверенности в себе, маскулинной энергетике самца, запаянного смеху ради в деловой костюм, внутреннем знании о своей настоящей, всамделишной силе. Уверенность в себе привлекательна не менее красоты как таковой, в Баркове же сочеталось и то, и это…

Он пугал, завораживал даже на расстоянии.

А уж когда отношения вышли в онлайн…

Я и вовсе оказалась к ним не готова. Потому что Барков предложил мне то, чего у меня никогда в такой форме не было. Вернее, не то даже что предложил… С ним как-то получилось все само собой, потому что склонность к садо-мазо была у него в крови. Я не думаю, что попадание в «тему» как-то существенно расширило его горизонты. Он таким был изначально, от природы. «Тема» только закрепила то, что и так в нем жило…

Что так или иначе живет в каждом самце, в каждом мужчине.

Стремление брать, не спрашивая.

И я стала его рабыней, его игрушкой. На время.

Это было так странно, так странно – полностью повиноваться воле другого человека, растворяться в его желании, забывая про себя, словно лишаясь своего «я». И это дарило острое, ни с чем не сравнимое наслаждение – и как ни странно, свободу.

С Дэном было очень легко. С ним вообще не надо было думать.

Он все решал сам. Даже если и ошибался, по поводу ошибок не парился, не рефлексировал.

И, наверное, где-то в душе я этого всегда хотела. Просто подчиняться. Не принимать никаких решений. Не заморачиваться.

Передать всю ответственность другому человеку.

Потому что это было в самой природе женской – следовать за вожаком. За тем, кого женщина, девушка им считает.

И все ему прощать. Вернее, даже не думать, не держать в мыслях, что он может ошибаться. Просто идти без рассуждений.

А потом… Потом что-то случилось.

Наверно, Дэн где-то перегнул палку. Сделал действительно, не понарошку больно и плохо. И не раз. Эти перегибы стали систематическими.

Может быть, в его жизни тогда происходило что-то, что у него, такого опытного и умелого, не хватило чуткости понять, что он делает. Что он перестал почему-то меня чувствовать.

Но все чаще после наших встреч я приходила домой не просто ошалевшая, а по-настоящему расстроенная… обиженная…

И в какой-то момент в моем существе созрела не то что мысль, а именно какое-то инстинктивное знание: да какая я тебе к черту рабыня? Кто это выдумал?..

Я не твоя игрушка.

А может быть, я просто привыкла, притерпелась. Мне надоело, быть может.

И я стала избегать этих встреч. Не специально. Договаривалась, а потом «случайно» забывала. Или происходило что-то, что отвлекало. Хотя в начале нашего романа ничто на свете не отвлекло бы меня от этого чуда из чудес, от этого Мистера Совершенство.