– Седлай моего боевого коня, живо! Поедешь со мной.

Приказ дан был таким взволнованным голосом, что сонный слуга очнулся; он поднял на господина глаза и встретил пронзительный взгляд, подействовавший на него, словно электрический разряд.

– Бертран, – добавил граф, положив руку на плечо своего конюшего. – Сними кирасу и оденься капитаном гугенотского отряда.

– Боже великий! Мне одеться заговорщиком?.. Прошу прощения, ваша милость, я, понятно, ослушаться не смею, но, право, лучше бы меня повесили!

Ответ, приятный для фанатика графа, вызвал у него улыбку, совсем не соответствовавшую выражению его лица, но тотчас же он нахмурился и сказал резким тоном:

– Возьми в конюшне лошадь посильнее, чтоб тебе не отставать от меня. Мы понесемся, как пули из аркебуза. Держись начеку; когда я буду готов, я опять позвоню тебе.

Бертран молча поклонился и вышел, но, спустившись на несколько ступенек, пробормотал, прислушиваясь к завываниям урагана:

– Все дьяволы разгулялись, прах их побери. Где же нашему-то дома усидеть… В такую же вот погоду мы захватили Сен-Ло.

Граф отыскал в своей спальне костюм, который частенько служил ему для военных хитростей. В дрянном камзоле он стал похож на одного из наемных рейтаров, которым так неисправно платил жалованье Генрих IV. Переодевшись, он вернулся в опочивальню, где стонала его жена.

– Потерпите немного! – сказал он. – Если понадобится, я загоню лошадь, лишь бы поскорее привезти лекаря и успокоить ваши страдания.

В словах этих не было ничего зловещего, и графиня, осмелев, хотела было задать ему вопрос, вертевшийся у нее на языке, как вдруг граф сказал:

– Скажите, где у вас лежат маски?

– Маски! – повторила она. – Бог мой, зачем вам маски?

– Где у вас маски? – спросил он с обычной своей резкостью.

– В ларе, – ответила графиня.

В те времена носить маски считалось для дам делом столь же естественным, как для нынешних женщин носить перчатки. Но графиня невольно вздрогнула, увидев, как ее муж, порывшись в ларе, выбрал для себя короткую маску На голову граф надел дрянную фетровую шляпу с общипанным и сломанным петушиным пером и стал совершенно неузнаваем. Он потуже стянул на себе широкий кожаный пояс с ножнами и, против своего обыкновения, вложил в них кинжал. В этом жалком одеянии он был столь страшен и двинулся к постели с таким грозным видом, что графиня подумала: «Пришел последний мой час».

– Не убивайте! Не убивайте нас! – воскликнула она. – Пощадите ребенка, и я буду всегда любить вас.

– Видно, вы чувствуете себя очень виноватой, раз предлагаете мне во искупление своих грехов любовь, которую вы и так обязаны питать к супругу.

Голос графа звучал зловеще под бархатной маской, а тяжелый взгляд, устремленный на жену, совсем ее уничтожил.

– Боже мой! – горестно воскликнула она. – Я ни в чем не повинна. За что я должна погибнуть?

– Не о смерти вашей идет речь, – ответил ее господин и повелитель, выйдя из задумчивости, в которую он погрузился. – Но ради любви ко мне вы должны в точности выполнить то, что я от вас потребую сейчас.

Он бросил на постель одну из двух масок, которые держал в руке, и жалостливо улыбнулся, увидев, как вздрогнула и безотчетно прикрылась рукою его жена, когда на плечо ей упал легкий лоскуток черного бархата.

– Ну вы уж непременно родите мне трусливого неженку! – воскликнул он. – Пусть на вас будет эта маска, когда я вернусь. Я не желаю, чтобы какой-то мужлан похвалялся, что он видел графиню д'Эрувиль.

– Зачем звать мужчину для такого дела? – тихонько спросила она.

– О-о, милочка!.. Или я здесь не хозяин? – ответил граф.

– Значит, еще одна тайна? К чему же, к чему это? – в отчаянии воскликнула графиня.