Филипп саркастически усмехнулся.

– Так значит, Тампль, в отличие от Лувра, неприкосновенен?

И рыцарь и первый камергер решили счесть этот вопрос риторическим.

Продолжая хранить на своем прекрасном лице глубокомысленную ухмылку, король подошел к самому большому зеркалу, встроенному в стену, тому самому, что было обрамлено античным сюжетом, и сказал, взяв за пасть самого яростного пса из тех, что преследовали несчастного Актеона.

– Помогите мне, господа. Сейчас я вам открою одну из дворцовых тайн.

И де Ногаре, и де Бувиль, разумеется, отлично знали, что за этим зеркалом скрывается потайной ход, но не подали виду. Они подошли ближе и надавили на те части бронзового бордюра, что были указаны им королем. Филипп тоже догадывался, что его придворные знают об устройстве дворца чуть больше, чем ему хотелось бы, но как человек умный понимал – с этим ничего нельзя поделать и был удовлетворен тем, что они хотя бы старательно поддерживают его игру в таинственность. Впрочем, не в этих психологических деталях было сейчас дело. Нужно было уносить ноги.

С тяжелым металлическим скрипом зеркало сделало поворот вдоль своей вертикальной оси, давая возможность беглецам вдохнуть запахи, скопившиеся за его спиной. Пахнуло хорошо настоянной сыростью, выдержанной плесенью, благородной гнилью.

– За мной, господа, – почти весело оказал Филипп, подталкивая в зазеркалье первого камергера и де Ногаре.

Как те, кто горем сражен,

К жестокой боли хранят

Бесчувствие, рот их сжат,

Исторгнуть не в силах стон. —

Так я безгласен стою,

Хоть слезы мне сердце жгут,

И скорби этих минут

Еще не осознаю.

Рассудок ли поврежден,

Чары ли сердце томят,

Но только найду наряд

Равный ему, ибо он

Втягивал в сферу свою

Честь, спрятанную под спуд,

Словно магнит – сталь из груд

Хлама: и вот вопию!

Фолькет Марсельский

Было уже совсем темно, когда Филипп Красивый вместе со своими спутниками выбрался на поверхность. Выбрался и замер. Виною королевскому оцепенению было открывшееся его глазам зрелище. В первый момент ему показалось, что это горит Сена. По ее поверхности сновали в хаотическом беспорядке десятки лодок, плотов, барок. Все они были до краев забиты беснующимися, орущими людьми, в руках у большинства были полыхающие факелы или просто горящие ветки. И на все это медленно сыпались хлопья крупного снега. Король помотал головой и только тогда догадался, что это скорей всего пух из распоротых перин.

Зеркало воды исправно отражало сполохи огней, ночь сохраняла в своем черном бархате жемчужины площадной брани, повисшей в воздухе в совокупности с пьяными, разудалыми песнями и угрозами в адрес короля, которыми взбадривал себя опьяневший от безнаказанности, взбунтовавшийся люд.

Огненному гулянию на реке вторил большой пожар налево от Лувра.

Полыхали дома на том берегу.

– Сюда, Ваше Величество, сюда, – деловито шептал де Ногаре, никогда не терявший присутствия духа.

Филипп последовал за ним, скользя по довольно крутому склону. Зацепился за какой-то корень, довольно сильно ушиб колено, отчего приглушенно застонал.

– Тише, Ваше Величество. Теперь спускайтесь.

– Куда, разрази вас… – Филипп не успел докончить ругательство, потому что увидел – куда. Между глинистым берегом и бортом барки хлюпала черная вода. Посудина выглядела достаточно устойчивой. На ней можно было в случае чего организовать хорошую круговую оборону. На таких барках углежоги доставляли в Париж свою продукцию.

В темноте рисовалось несколько смутных белых теней. Тени были подчеркнуто молчаливы. Филипп завернулся в плащ и сел на мешок с соломой, услужливо пододвинутый ему де Бувилем.