– Нет, конечно. Какой дурень попрется в сад?

– А чего нет-то?

– Говорят, когда рыли пруд и разбивали сад, то перед этим, в дар Безликой принесли в жертву тысячу женщин-рабынь. По сотне с каждого вилоята. Но Безликая не приняла жертву, так как не все из них были целомудренными девственницами. Отвергнутые души превратились в Тен Уртасы – Неупокоенных. Их призраки все еще бродят в потемках, жаждая мести. Так что ни один правоверный не сунет свой нос в эти лабиринты.

– В смысле нецеломудренными девственницами?

– Вай, я точно Фатиму прибью, не может быть мой сын таким тупым! – всплеснул руками Маруф. – Целомудрие и девственность не одно и то же. Балбес! Девственность – это чистота тела. А целомудрие – чистота души. Говорят, что часть рабынь увели из дома насильно, разлучив с любимыми. Их сердца познали любовь к мужчине, и они уже не могут служить Безликой. Понял?

– Да, понял, понял, – пробурчал Алишер, выливая остатки воды.

– Ну, а раз понял, шевелись, давай! Ещё с десяток ходок и можно домой. Мать наверняка роскошный ужин приготовила.

Юноша, схватив ведра, бросился к озеру, но берег уже опустел. Дочка Юсуфбея ушла, оставив после себя лишь отголоски прекрасной песни, мотив которой ещё долго разливался по саду, подхваченный щебетанием птиц.

Почти до середины Билека, первого месяца осени, убегал из дома по пятницам сын садовника, и каждый раз он приносил с собой гостинцы для своей собеседницы. То пригоршню сухофруктов, то заморский плод. То диковинных сладостей с южных земель. Молодые люди часами смотрели, как Безликая Свирь зажигает на ночном небосводе звезды. Наблюдали, как величественная луна меняет свой лик, превращаясь в месяц, болтали часами напролет. Иногда   до  самого рассвета.  Дочери Бая, родившейся с меткой Безликой и выросшей под строгим присмотром нянек, было безумно интересно всё. Алишер узнал, что Замира никогда не покидала пределы байского дома, поэтому с удовольствием и подробностями рассказывал ей об Оштоше, его базаре и мастеровых улочках. Девушка слушала его рассказы, а юноша купался в её взгляде, бездонном как расселены первородных скал и теплых, как летняя ночь.

Алишер и мечтать не мог о том, чтобы коснуться белоснежной кожи красавицы. Мысли о ней сводили его с ума. Только рядом с ней он чувствовал себя так, будто сад Юсуфбея на самом деле Джаннат. Иногда Замира, особенно когда Алишеру удавалось развеселить её какой-нибудь смешной историей, пела ему ту песню о великой любви. Песню Безликой о её просьбе к первому султану людей Ибрагиму, до того, как отвергнутая им, она спустилась в подземное царство и скрыла свою красоту хиджабом смерти. Ее голос, словно жемчужный водопад, журчал в тишине летних ночей под аккомпанемент цикад и кваканье озерных лягушек. И молодым влюблённым казалось, что ничто и никто не сможет нарушить их идиллию…

Во вторую Жомгу Билека один из стражников, обходивший стену дозором, заметил промелькнувшую тень. Они проследили за нарушителем до озера, и едва Алишер уселся на склонившийся до земли ствол плакучей ивы, на него набросились нукеры бая.

Юсуфбей был в ярости от того, что кто-то осмелился проникнуть в его владения. Он, оставив ужин, лично отправился к озеру, чтобы допросить наглеца. Сначала мужчина хотел забить его кнутом насмерть, но алчность взяла верх, и, подойдя к берегу, Юсуфбей уже решил судьбу преступника. Оставалось лишь выяснить, с какой целью злоумышленник проник в его сад.

Алишеру больно выкрутили и связали руки за спиной, поставив на колени перед хозяином дома.

– Ты кто такой? И зачем явился сюда? – вопрос Юсуфбея утяжелил удар сапогом по ребрам, от чего у сына садовника сбилось дыхание, а лёгкие свело от боли. – Отвечай! Или я живьем с тебя кожу сдеру!