В дальнем углу был накрыт фуршетный стол, все гости ходили с бокалами в руках, останавливаясь возле «шедевров» Собакина, обсуждая их, восхищаясь. На сей раз Собакин выставил не только свои фотоработы, но и картины, причем весьма странные, но как бы модные, эпатажные. Некоторые полотна были прошиты грубыми нитками, которыми крепились самые разные предметы: маленькие деревянные лодки, бумажные солнца, колеса машин, женские волосы, даже белье. Не обошлось и без страннейших конструкций, состоящих из набора мало сочетаемых механизмов, вещей, бумажных фигур, веников и даже бутылок с водкой.

– Не люблю я этот стиль, – пришла к выводу Зоя, изредка поглядывая на своего спутника, с любопытством разглядывающего картины и экспонаты художника. – Какое-то нагромождение предметов. Бред, короче.

– Зачем же пришли?

– Чтобы поддержать Собакина. А вам все это нравится?

– Все сложно, – уклонился Захаров от прямого ответа. – Хотите, я куплю для вас что-нибудь? И у вас память обо мне останется, и Собакину хорошо.

– Нет уж, увольте.

– Извините, я на минутку…

Захаров исчез, растворился в толпе, и уже очень скоро вернулся с высоким худым мужчиной. Русые с проседью волосы коротко подстрижены. Синие джинсы, желтый пиджак. Глаза – разные. Один синий, другой – черный.

– Вот это экспонат… – начала было уже Зоя да вдруг замолчала. Просто онемела. Она узнала этого человека. Была как-то на презентации его книги на книжной ярмарке года два тому назад.

– Вот, Зоенька, познакомьтесь, это…

– Он не нуждается в представлении, – сказала она, не сводя взгляда с его сине-голубых глаз. – Вы же – Александр Шорохофф, писатель-фантаст.

Писатель улыбнулся одними губами. Ему, похоже, было по барабану, узнают его или нет. Не того полета человек, он давно уже привык к своей славе, но относился к ней спокойно, как и подобает гению.

– Надо же, – восхитился Захаров. – Я и не знал, что вы интересуетесь литературой.

– Я интересуюсь писателями, – улыбнулась она, решив, что ей простят эту детскую дерзость. – Особенно такими вот, гениальными. Скажите, Шорохофф, если вы закроете голубой глаз, то все увидите в мрачном, черном свете? И если черный – то все вокруг окрасится в голубой цвет?

– Я дальтоник, – он буквально прожег ее взглядом.

От молока отказаться было невозможно. Оно было вкусное, полезное и, главное, придавало сил. Вот только голова не работала – она ничего не помнила.

Олег называл ее теперь Катей. «Что ж, пусть буду Катей», – подумала она.

Олег пил. Пару раз заглядывал вечером в комнатку, где она лежала на подушках, откидывал одеяло, пытаясь взгромоздиться на нее, но она сбрасывала его, грубо матерясь. Понимала, что вежливость – не самый лучший инструмент для общения с этим пьяницей.

– Еще раз подкатишь – задушу, – предупредила она.

Поздно ночью, когда он наконец заснул на своем продавленном диванчике перед столиком, заставленным пустыми бутылками из-под водки и пива, она встала, чтобы помыться. Нашла в сенях заросший паутиной кипятильник, опустила его, предварительно вымыв, в одно из ведер с водой, нагрела и помылась при помощи ковшика и таза. Даже голову удалось вымыть остатками загустевшего и крепко пахнувшего карамелью детского шампуня «Кря-кря».

По дому поплыли сладкие мыльные запахи. Подтерев пол после «бани», она вернулась к себе в комнатку и легла.

Запах. Он слегка приоткрыл дверцу памяти.

– Женечка, – прошептала она.

И тут ее пробило, она вскочила, замотала головой.

Женя! Макс! Ее мальчики. Детки. Что с ними? Она закрыла ладонями лицо – щеки горели.

Ярким полотном предстала перед глазами вся ее жизнь. Сердце подскочило к горлу.