Антипатр остался доволен таким решением Помпея: время, любил повторять он, самый верный союзник настойчивых. Но тут все дело чуть было не испортил Гиркан. Он вдруг расплакался, как ребенок, и стал жаловаться на судьбу, на то, что в его семье никто не желает с ним считаться, и вообще в мире никогда не установится справедливость, если на ее защиту не встанут такие люди, как Помпей. Наступила неловкая пауза. Гиркан решил, что пауза эта вызвана благоприятным впечатлением, которые произвели на Помпея его слезы. Аристовул же решил, что его притязания на царский трон в глазах Помпея получили веское подтверждение: кому нужен царь-плакса, с которым не считаются даже члены его семьи? И лишь Антипатр все верно оценил и поспешил взять инициативу в свои руки. Сделав вид, что не смеет больше отвлекать Помпея от важных государственных дел, он поднялся и как бы на прощанье выразил ему свое восхищение его многочисленными победами и ниспосланным свыше полководческим даром. Помпей из вежливости спросил, какие именно победы, одержанные им, дают Антипатру основание говорить о его особом полководческом даре? Антипатру только этого и нужно было. Он снова сел и перечислил все победы Помпея, не пропустив ни одной, включая окончательный разгром восстания Спартака[36]. «Полагаю, однако, – добавил Антипатр, – что потомки с особым тщанием станут изучать твое флотоводческое искусство. Только военный гений мог догадаться поделить Средиземное море на триста квадратов, поставить в каждом из них сторожевые корабли и в три месяца покончить с пиратами, которые до той поры чувствовали себя хозяевами всего, что только способно передвигаться по воде: кораблей, товаров, людей».

Похвала Антипатра понравилась Помпею. «А ты, как я погляжу, сведущ в военном деле», – сказал он и предложил ему кубок вина. В свою очередь и Помпей вызвал симпатию у Антипатра: с рельефно очерченной мускулатурой, что свидетельствовало о постоянных физических упражнениях, загорелым лицом, с шелковистыми, зачесанными назад волосами и живыми блестящими глазами, он являл собой тот редко встречающийся тип людей, в которых приятная наружность сочетается с величием. Чтобы не дать угаснуть этой внезапно возникшей обоюдной симпатии, Антипатр принял кубок, провозгласил здравицу в честь Рима и от имени Гиркана попросил Помпея не откладывать надолго обещанное посещение Иудеи и непременно побывать в Иерусалиме не в качестве великого полководца, а как приятного собеседника. Осушив кубок, Антипатр мягко, но со значением прибавил, адресуя свои слова не столько Помпею, сколько Аристовулу, так и не осознавшему неуместность демонстрации своего сомнительного царского достоинства тому, перед кем трепетали куда как более могущественные монархи: «И как союзника, хранящего, подобно нам, верность давнему постановлению сената об оборонительном и наступательном союзе между римлянами и иудеями».

Аристовул побагровел от злости. Казалось, с его языка вот-вот сорвется упрек: «Не тебе, идумеянину, рассуждать о союзе между римлянами и иудеями!» Но он так и не нашелся, что сказать, дабы последнее слово осталось за ним, а по тому, как исказилось его лицо, можно было догадаться: Аристовул признал свое поражение в дипломатическом поединке, ради которого они и прибыли к Помпею. Выходя от Помпея, он подошел к Антипатру и прошипел ему в ухо: «Поостерегись, хитрый идумеянин, мне ведомы твои коварные планы сделать моего плаксивого братца царем с тем, чтобы самому управлять Иудеей. Знай же: сегодня ты сам вынес смертный приговор себе и всему своему поганому роду».