Андрик усмехнулся.

«Отрицая или соглашаясь, мы руководствуемся своим жизненным опытом, своими воззрениями, знаниями, полученными в качестве науки или наставлений от других. Довольно странное явление: мы доверяем несовершенным суждениям, а правильнее было бы им не доверять. Человек не обладает остротой зрения, точностью слуха, он не может видеть атом, не может слышать ультразвук, он не способен заглянуть в свой завтрашний день, постичь бесконечность, однако уверенно оперирует такими понятиями, как „когда и тогда“, „никогда-навсегда“, „может и не может“. Категоричность – одно из проявлений недомыслия».

«Андрик, ты меня пугаешь», – призналась Аделаида.

«Наверное, – мрачно согласился мальчик. – Ваш личный опыт твердит вам: дети не должны так разговаривать. Вас научили тому, что детская речь построена по-иному, она окрашена эмоциями и лишена аналитики. Но вы видите меня и слышите. Как мириться с такой странностью? Вам придется признать один из немногих вариантов: либо вы слышите не то, что я говорю, либо я не ребенок. Но я существую вне зависимости от ваших воззрений, опыта и желаний видеть привычное вам. Так же могут существовать призраки».

«Существовать? – Аделаида сделала слабую попытку поспорить с мальчиком. – Призраки не могут существовать. Взаимоисключение».

«Это не исключение, а слова, имеющие смысл в живом мире. Только в живом, но не там, где…»

«Предположим, предположим, – поторопилась согласиться Аделаида. – Есть идеи?»

«Пока нет. Мы не выяснили причину ярости Лютого, а, значит, не можем ее устранить. Наша единственная зацепка – памятник с могилы старшего Гальтского. Так говорит дядя Сережа. Он хочет добраться до сути».

«До чего? – Аделаида почувствовала холодок, пробежавший по спине. – До чего он хочет добраться?»

Андрик, как показалось Аделаиде Денисовне, смутился и неуверенно пояснил:

«Дядя Сережа обнаружил надписи на камнях, но прочесть их сейчас не представляется возможным: время разрушительно».

«Андрей, я слышала, Дмитрий Гальтский умер в Феодосии».

«Дмитрий? Нет, смерть застигла его за границей, но похоронен барон на нашем кладбище. Я знаю точно. В Феодосию он уехал из Полончаков, будучи еще совсем молодым, а сюда его перевезли для последнего упокоения. Но дядю Сережу не интересует могила барона Дмитрия. Куда интереснее захоронение старого Гальтского, папеньки Дмитрия… То есть, я хотел сказать, надгробье представляет интерес».

«Понятно. Откуда у Рубцова проклятая книга?»

«Она была в их семье еще до рождения дядя Сережи. С нее-то, собственно, началось его увлечение историей. Не думайте о нем плохо: Рубцов понятия не имел о последствиях дарения. Он просто исполнил волю Лютого, как исполняют завещанное».

Вернувшись из мира воспоминаний, Аделаида увидела склонившегося над книгой Кондрата. Он хмурился и морщился, пытаясь вникнуть в смысл предначертаний.

Лариса Макарьевна стояла рядом с Кондратом Ивановичем и нервно теребила лисье манто.

– Прекратите уже гипнотизировать книгу, – зло прошептала она. – Читайте вслух! Мы должны знать, к чему готовиться.

Икона нахмурился, что-то проворчал и медленно, против своего желания, прочитал:

– «Страшный кормчий, зря и видя корчи тела вашего, откроется оку вашему и улыбнется вам, и поманит вас. И страдания ваши столь велики, что рады вы кормчему так, как радуются истязаемые жаждою и гладом мору пришедшему, ибо это избави от жажды и глада».

– «Корчи тела». Напоминает сегодняшний случай с Романом, – прищурившись, заметила Лариса Макарьевна и мрачно добавила: – Книга довольно толстая, в ней проклятий ни на одну сотню лет хватит. Хотя, смотря с какой частотой они будут воплощаться… Я изменила свое решение о сожжении книги.