Дерва отошла от небольшого оконца на кухне, такого милого и привычного. К стенам крепились полки с посудой. Вдоль стен располагались ольховые лавки, сделанные руками Инора, ее мужа. Все здесь напиталось их любовью. Уходили последние минуты, когда она могла насладиться этим миром, что вот-вот должен был кануть в небытие. Она же в это время должна находиться в Святилище. Таков ее путь.

Дерва не хотела бросать все, что было ей дорого. Каждая вещь напоминала о минутах счастья, что светом озаряло жизнь их семьи: ее и Инора, и их детей – красавицы Марижи и маленького Фафика. Святилище звало Жрицу, но Женщина не могла уйти просто так. Этот дом был наполнен смехом ее детей, и ей казалось, что она слышит его и сейчас. Вот-вот маленькая босоногая Марижа вылетит из-за угла и, путаясь в длинной рубашке, побежит в сад, ловить кузнечиков, к которым всегда было неравнодушно ее сердечко. Ее дочь уже выросла, давно оставив позади те беззаботные года… Череда прекрасных моментов проплывала перед глазами Дервы, и предательская слеза все же скользнула по щеке. Любовь Инора, руки дочери, обнимающие ее, первые шаги Фафика…

Дерва вытерла щеки рукой. Времени совсем не осталось. Напоследок она решила заглянуть в комнату дочери – той пора было подниматься, чтобы успеть выполнить ее сегодняшнее поручение. Солнце давно встало, все петухи пропели, а Марижа так и не показала нос на кухне.

Женщина отворила нужную дверь и обнаружила, что ее шестнадцатилетняя дочь уже давно встала и ушла. Видимо это произошло настолько рано, что сама Дерва еще и не думала просыпаться. Ее губы затряслись, страх сдавил сердце. Неужели все будет напрасно?

Но она ничего не могла изменить. Выбор был уже сделан, ее ждало Святилище. Твердым шагом Дерва направилась к выходу, намереваясь навсегда закрыть дверь родного дома. Но не смогла пройти мимо кроватки своего сынишки. Женщина застыла словно изваяние. Она боялась пошевелиться и разрушить это счастье – возможность смотреть на своего ребенка и радоваться каждому его вздоху. Фафик спал сном маленького ангела. Его ресницы были такими длинными, что отбрасывали тени на розовые щеки. В кулачке он держал простынь, а его губки были так трогательно сжаты… Дерва хотела поцеловать его круглый лоб, но побоялась, что тогда совсем не сможет заставить себя уйти.

Святилище звало ее. Деревянной походкой, теряя по пути осколки разбитого сердца, женщина вышла из дома. Ее ноги подгибались, она не чувствовала земли, когда наступала на нее. Калитка осталась позади. Дерва прошла десять шагов. Двадцать шагов. Душившая ее боль потихоньку уступала место другим чувствам. Женщина превращалась в Жрицу, готовую исполнить свой долг перед всеми живущими в этом мире людьми.

Словно в полусне Дерва прошла по пробуждающейся деревне, миновав соседские дома и местный трактир. Пройдя обширный луг, женщина нырнула под сень своего любимого леса. Для нее он всегда был сродни какому-то отдельному идеальному миру, где правили совсем иные законы. Здесь Дерва становилась другим человеком, и была всегда больше Жрицей, чем Женщиной.

Под ноги ей легла знакомая, не слишком исхоженная тропа. В тенистом сумраке леса уже давно проснулись птицы и теперь они выводили свои стройные рулады.

В основном лес был дубовым и деревья здесь редко встречались в ширину меньше, чем смогли бы обхватить пять, или даже десять человек. Это были гиганты, прожившие по несколько сотен лет, и Дерва преклонялась перед их древней мудростью. Еще на пути жрицы попадались вязы и буки. Эти деревья тоже были весьма преклонных лет и всегда казались ей задремавшими старцами, больше глядящими внутрь себя, нежели наружу. Мудрено ли, что предки назвали лес Дримом? Он был живым, одушевленным, и жрица считала, что имя, данное лесу, в полной мере отражало его сущность.