– Ах, какая прелесть, – приговаривала Вера, вытаскивая нитку бисера, браслет из фальшивых жемчужин и серебряное колечко, которое тут же оказалось на ее пальце. – О, а вот это мне нравится больше всего, – на ладони Веры оказалась маленькая янтарная брошь в виде пчелы. – Какая замечательная. Как бы я хотела иметь такую же, – мечтательно протянула она. Лека тем временем вытащил из кармана складной ножик и принялся перерезать не поддавшиеся детским пальцам узлы. Лезвие мочалило веревку, оставляя глубокие царапины на крышке. Наконец тяжелая коробка ухнула на пол, а в руках Леки осталась лишь крышка.

– Птенчики, чем заняты? – в комнату Маши вплыла купчиха.

– Помогаем Марии Ильиничне разбирать вещи, – ответила Вера.

– Какие вы у меня молодцы! Пора завтракать. Умывайтесь – и за стол. Мария… кхм… Ильинична, – продолжила она, – вы тоже будете есть с детьми в детской. Поторопитесь.

Купчиха увела Веру и Леку, и Маша наконец-то смогла закрыть дверь. Собрала разбросанные по покрывалу украшения и от греха подальше убрала шкатулку в шкаф. Наскоро умывшись, она вышла из комнаты и отправилась в детскую. Дети сидели за круглым низким столиком, кроме них за столом восседала сморщенная старуха. Ее седые волосы были убраны под серый платок, черты лица ее были грубыми, словно вырезанными из камня. Как скала, нависала она над детьми.

– Здравствуйте, – сказала Маша, проходя к столу.

– Опаздываешь, – старуха указала на свободный стул. – Меня звать бабой Паней.

Она не смотрела на Машу и раскладывала по детским тарелкам пирожки. Дети пили молоко с пирожками, а бабе Пане и Маше принесли миски со вчерашним супом, только Маше еще поставили хлеб с маслом, ложечку икры и кусочек рыбы, а старухе принесли лишь четверть затвердевшей ржаной булки, которую она с трудом могла прожевать. Они не разговаривали, видимо, детей приучили молчать за столом. Маша прислушивалась к звукам жевания, хлюпанья и чавканья и пыталась есть. Время от времени Лека глубоко и надрывно кашлял, так что Маша не выдержала и спросила у бабы Пани:

– Что с Лекой? Чем он болеет?

Баба Паня с неудовольствием посмотрела на нее, но прежде, чем успела ответить, Вера выпалила:

– Это все проклятье! С тех пор, как нас прокляли, Лека постоянно хворает и скоро умрет.

– Это неправда! – закричал Лека и вдруг разразился слезами. – Все ты врешь! Баба Паня, скажи, что она врет!

Баба Паня тут же подскочила к нему, принялась гладить по голове и охать:

– Лека, Алешенька, птенчик мой, нет никакого проклятия, я над тобой молитовку прочитала, святой водой тебя умыла, все, нет никакого проклятья, слышишь? Ну-ка, гернантка, скажи, чему тебя учили, бывают проклятия али нет?

Маша вздрогнула и не сразу поняла, что «гернантка» – это она.

– Нет, Лека, проклятий не существует. Вера, зачем ты расстраиваешь Леку?

Но девочка не ответила, она как ни в чем не бывало продолжала жевать пирожок и высокомерно посматривать на брата. Лека тоже скоро успокоился, хоть и продолжил хлюпать носом и отказывался слезть с колен бабы Пани.

После завтрака Маша забрала детей в свою комнату, усадила за стол и положила перед ними книжки. Нужно было составить расписание занятий, не забыть про прогулки, про танцы, про французский… Она подошла к окну и увидела, как Евдокия идет по двору с пустыми ведрами, а возница, нагружавший бричку каким-то товаром, провожает ее взглядом.

* * *

Маша и впрямь быстро обвыклась в доме Березовых.

Она привыкла к тому, что, казалось, все старухи города решили по очереди навестить бабу Паню и под этим предлогом поглядеть на «гернантку». В первые дни Маша то и дело натыкалась в доме и во дворе на старух, которые с любопытством разглядывали ее. Однако обычная Маша, видимо, не соответствовала их ожиданиям, и выражение их лиц становилось брезгливым.