Затем он поднес к глазам бинокль, направил его на большие деревья и повернул колесико, как учил дядя Ларк. Он внимательно осмотрел ветви, выискивая взглядом белку-летягу. В любой момент такая может спланировать вниз, раскинув мохнатые руки и расправив кожистые крылья. Тогда он бы посадил белку на поводок, и они вместе бы сходили в гости к белке-летяге дяди Ларка, которая сломала лапку, когда была маленькой, а дядя Ларк ее нашел. Карпик уже даже устроил гнездо в нижнем ящике комода и насыпал туда горсть арахиса из банки. Белка-летяга лучше котенка.

Ветерок шевелил траву, растущую на краю двора. За холмом вплоть до самого леса росли заросли колючек и папоротников, чертополоха и жгучей крапивы. «Оставайся там, откуда виден дом», – сказала мама.

Но белки-летяги жили на больших деревьях.

Карпик посмотрел на карту, расчерчивающую его ладонь, затем сжал руку в кулак, заставив ручьи пойти волнами. Скаут лежал, положив морду на лапы, но как только Карпик двинулся к тропинке, он вскочил, склонив голову набок. Черное ухо торчало выше, чем серое. Карпик услышал металлическое позвякивание цепи Скаута и зарождающийся в его глотке лай.

– Ш-ш-ш, – он поднял руку так же, как это делал его отец, и Скаут замер.

Карпик стянул с пса ошейник. Скаут понесся по двору, прижимаясь носом к земле, задрал ногу так высоко, что чуть не упал, и принялся увлеченно копать землю, вынюхивая кротов.

Карпик немного согнул ладонь и вновь ощутил, как папин палец рисует карту. Проклятый ручей вытекает из родника, а вода в нем чистая и слегка сладкая.

Скаут чихнул, отфыркиваясь от грязи, и понесся вверх по тропинке. Карпик немного помедлил – раз тысяча, два тысяча – и рванул за ним. С каждым шагом ремешки его комбинезона натягивались, впиваясь в плечи, а в голове звучал голос мамы: не – дерг – уходи – дерг – далеко. Туман каплями осел на щеках. На вершине Лысого холма Карпик повернулся и направил бинокль в ту сторону, откуда прибежал: где-то там, у подножия скалы по другую сторону дороги, плескался океан, но отсюда его не было видно.

Вокруг дома клубился туман. На кухонном окне теснилась герань с листьями мягкими, как бархатный нос лошади, и на краю пустого двора взад-вперед, взад-вперед колыхалась трава.

Коллин огладила пальцами розовые атласные розы, которые она пришила к воротничку крестильного платья. Вдалеке прозвучал сигнал: десять тридцать, время ланча. Она услышала, как Карпик открыл ящик комода перед тем, как выйти на улицу, и мысленно отметила, что надо бы проверить, что он там делал. Несколько недель назад она нашла в куче его носков одного из котят Энид. Рич, конечно, тут же начал чихать.

– Но Уайет его мне отдал! – завопил тогда Карпик, бросаясь на кровать лицом вниз.

Коллин отложила шитье, поднялась с дивана и отправилась в комнату Карпика. Брауни, старый и потрепанный конь на палочке, стоял прислоненным к комоду. Хорошо было бы отнести его Энид и отдать девочкам, но каждый раз, когда она об этом заговаривала, Карпик хмурился и отвечал отказом.

В нижнем ящике комода она нашла веточки и горсть орехов.

Коллин собрала мусор, высыпала его в ведро и открыла заднюю дверь.

– Карпик!

Она открыла хлебницу, бросила ломтик хлеба в тостер.

– Карпи-ик!

Затем достала джем. Незаконченный кроссворд все еще лежал на столе. Желание. Пять букв, первая – Т. Из тостера выскочил поджаренный кусочек хлеба. Коллин подцепила его, намазала маслом. Одинокая буква Т – как топор. Как развилка дорог.

– Карпик! Пора перекусить! – Она вышла на улицу. В кронах деревьев клубился туман, рододендроны покрывала роса. – Карпик! Идем за яйцами!