– Все еще живешь в Кламате? – спросил он.

Коллин почудился в этом неприятный подтекст: а как же наши мечты выбраться из этого захолустья?

– На севере города, – ответила она. – У Проклятого ручья.

– Серьезно? – Его глаза расширились. А может, ей просто показалось.

– Арката… – выдавила она. – Это все было не для меня.

Как будто эти пять месяцев – ее крохотный рабочий стол в офисе по продажам недвижимости, булькающий диспенсер для воды, арендованная комната с тесной двуспальной кроватью, пружины которой скрипели так громко, что они с Дэниелом переместились на пол, чтобы хозяйка их не услышала, – были просто неподошедшей обувью, которую Коллин примерила и отложила в сторону.

– Я никогда не была умной.

В школе мальчишки часто задирали Дэниела: «Если ты такой умный, чего не научишь своего дядю красть рыбу и не попадаться?» вжимали его в стену, разбивали ему нос, если он пытался сопротивляться. И все же в девяти случаев из десяти это Дэниела директор порол так сильно, что он потом не мог сидеть. Коллин как-то подслушала, как учитель объясняет: они должны бить детей из племени юрок, вроде Дэниела, сильнее, чем всех прочих, потому что кожа у них крепче и чувствуют боль они слабее.

Повисло неловкое молчание. Дэниел принялся мычать мелодию – три короткие ноты, явно свидетельствующие: он задумался о чем-то, чего Коллин было никогда не постичь.

– А ты? – спросила она, возвращая его на землю.

– Я работал в Канаде, в Британской Колумбии. Исследовал лососевых. Недавно получил финансирование, чтобы съездить сюда на год. – Он наморщил лоб – видимо, на деле история была несколько сложнее. – Учитывая дядю и все остальное… Я решил, что сейчас было бы неплохо вернуться домой, понимаешь?

Коллин вгляделась в его глаза, пытаясь отыскать в них старую, затаенную злобу. «Я сюда никогда не вернусь». Но нет, ее больше не было. Дядю Дэниела десятки раз арестовывали за ловлю рыбы при помощи жаберной сети – тогда это еще было запрещено. Но племя юрок добилось, чтобы Верховный суд рассмотрел их дело, – и выиграли. Коллин даже видела в газетах фотографию дяди Дэниела, когда несколько лет назад суд принял окончательное решение: племя юрок рыбачило в этой реке с самого начала времен, и они имели право делать это так, как привыкли, в пределах реки в сорока пяти милях от океана, плюс по миле в ручьях с каждой стороны – на территории всей резервации, что бы там ни считали власти штата. Каждое второе воскресенье, на пиршестве от «Сандерсона», Коллин обязательно напоминал об этом очередной взбешенный рыбак, севший рядом: как, дескать, их руки связаны законом штата Калифорния, а юроки вылавливают себе из реки лососей размером с собаку. Рич, кажется, считал решение суда справедливым, но в городе далеко не все были согласны с этим мнением. То и дело Коллин натыкалась взглядом на наклейки, гласившие: «Спаси рыбу – закатай в банку индейца».

– Как давно ты вернулся? – спросила она.

– Пару месяцев назад, – признался Дэниел. – Рад, что мы вот так вот столкнулись. Вообще-то, я хотел спросить… – Вид у него стал застенчивым. – Наверное, мне стоило спросить об этом уже очень давно…

– Миссис Гундерсен? – Из-за торгового стеллажа появилась Мелоди Ларсон. Двухлетнюю дочь она пристроила у себя на бедре. – Угадайте, что? – Она схватила свободную руку Коллин и прижала ее ладонь к натянутой коже своего живота, провела вниз, пока Коллин не нащупала головку младенца. – Чувствуете? – Она широко улыбнулась. Мелоди только-только исполнилось двадцать три, но в уголках ее глаз уже залегли морщинки. – Сработало. Упражнения эти. – Она повернулась к Дэниелу. – Она заставила моего малыша сделать сальто, – объяснила она. – Спасла меня от кесарева.