И нет, не догадываюсь, как кто-нибудь мог подумать, а именно знаю. Было дело. Ещё и шнуровка эта дурацкая. Что? Кто там напоминает о том, что у меня тут драка? Да сколько тут этих врагом, мои парни даже добежать не успели, как всё было закончено. Ну ладно-ладно, Хан успел из под носа одно свиснуть и прирезать.

Но то всё приземлённое, а я о высоком. Что? Не понимаете что общего между высоким и корсетом? Хм. А если на Эйфелевой башне? Да в два часа ночи? Пробовали в темноте расшнуровать корсет? Да ещё когда дует ветер и эта махина раскачивается, что твой маятник. Но тут дело принципа.

И не надо мне рассказывать, что в такое время туристов не пускают. Тем более в плохую погоду. Руссо туристо они облико морале. А вот разные французские личности очень даже падки на бабосики.

А куда деваться бедному российскому мажору, когда твой преподаватель по французскому, горячая штучка. На неё, между прочим, у всей нашей студенческой братии случался регулярный стояк.

Представьте себе, голубоглазую блондинку с третьим размером груди, длиннющими ногами, и неимоверно тонкой талией. И всё это в чёрном костюме с обтягивающей юбкой. Ах этот зад, затянутый в облегающую ткань.

Естественно Светлана Олеговна не позволяла себе никаких шашней на работе. И тут возникает вопрос, а как тогда? А ответ, как всегда прост, моё обаяние. Ха-ха-ха. Шучу. Обаяние тут не причём, а вот предприимчивость это да.

Короче, если кому интересно, расскажу. А кому нет… Ну идите вон вместе с Ханом, Листиком и Балагуром обыскивать дом и заодно искать шестнадцатого бандита. А я пока привожу в чувство Черена, быстренько похвастаюсь, насколько быстро соображаю, когда дело касается шикарных и недоступных женщин.

Как сейчас помню, дело было в пятницу, отмечали какой-то праздник в универе. Кажется День Первокурсника. Всё как полагается. Концерт, песни, пляски. Ну и бухлишко, не без этого. Понятное дело, преподы тоже люди, и соответственно тоже подогрелись. Разве что не в компании студентов.

И тут я такой, смотрю, стоит Олеговна, покуривает на крылечке. Я естественно к ней. Как говорится, когда дама приняла на грудь, шансов подержаться за грудь куда больше чем на трезвую.

Хотя холодным душиком она меня окатила сразу:

— Милославский, с чего ты решил, что у такого неисправимого бабника как ты, есть хоть малейший шанс?

— Светлана Олеговна, да как вы можете такое говорить? — прижимаю руки к груди. — Кто вам про меня наплёл небылиц? Врут завистники. Всё врут.

— Может и врут, — затягивается дымом. — Но есть профессиональная этика. Ты студент, я преподаватель.

— И что никаких шансов? Вот вообще никаких? — с надеждой заглядываю ей в глаза.

— Ну-у-у… — хитро улыбается, — если бы мы сейчас были в Париже, на верхней смотровой площадке Эйфелевой башни. Ладно, пойду я, — выбрасывает сигарету.

— Замётано, — протягиваю руку.

— Что замётано? — недоуменно хлопает ресницами.

— Верхняя смотровая Эйфелевой. Но только ночью. Днём нас полиция загребёт.

— Аха-ха… Ну и шутник ты Милославский, — отворачивается, чтоб уйти.

— А я серьёзно, — говорю в удаляющуюся спину. — Тихо сваливаем, берём батин самолёт, к утру в Париже. Погуляем, пожрём круасаны, похлещем шампусик, а в ночь, предаваться греху на верхотуре.

— Ох, Милославский, Милославский, всё-таки бабник ты, — и, покачивая бёдрами, ушла.

Вот кто там ржёт надо мной? Дескать, обломался Егорка. Так тебе и надо. Да. Так мне и надо. Ибо через час, нормально так догнавшаяся, Олеговна сама поймала меня в тёмном уголке, и серьёзно гладя в глаза, спросила:

— Ты серьёзно говорил или так наплёл по пьяни?