– Что же ты наделала, девочка?

Стало холодно. Она поднялась выше, в космос. Теперь все вокруг было черным, и почему-то ни луны, ни звезд.

– Что же ты наделала, девочка?

Мама? Нет, это не мама.

«И в самом деле: что же я наделала?»

Она поднималась все выше и выше. В какой-то момент захотелось вернуться, и Марта посмотрела вниз, на землю, но уже ничего не было видно, даже облаков. Она испугалась, а потом почувствовала облегчение. Выше! Еще выше!

– Давление падет, Георгий Рубенович.

– Только этого не хватало!

– Сердце сейчас остановится.

– Она справится…

Здесь, наверху, кислорода почти не было, и Марта начала задыхаться. Чем выше она поднималась, тем труднее было дышать. Еще чуть-чуть, еще немного… Выше!

– Дыши!

Нет, не могу… Она замотала головой.

– Что делать, Георгий Рубенович? Швы сейчас разойдутся!

– Спокойнее… Марта, девочка, дыши. Ну же!

Она инстинктивно сделала глубокий вдох и тут же начала падать. Появились белые облака, только теперь они уже не были похожи на перья из маминой подушки, холодные, как иней, колючие, лезли в нос и рот, Марта даже попыталась их выплюнуть.

– Спокойно…

– Давление стабилизировалось…

– Пульс ровный, хорошего наполнения…

– Я же говорил, что она справится…

– Слава Богу!

– Где… я? – попыталась сказать Марта, но не получилось. Губы ее не слушались. Лицо словно льдом сковало, она не сразу поняла, что на нем лежит толстый слой марли. Марта с трудом могла дышать. Хотелось разбить лед, под которым она лежала, но сил не было.

Над головой раздался голос Георгия Рубеновича:

– Операция прошла успешно. Сейчас ты опять будешь спать. И нам всем надо отдохнуть.

– Одиннадцать часов, без перерыва, – сказал кто-то, похоже, дама с усиками.

– Это же успех, Георгий Рубенович!

– Пока еще рано об этом говорить. Везите ее в палату. Обращаться как с хрустальной вазой, у постели дежурить круглосуточно. Молодец, девочка! – похвалили ее.

Она была не молодец, а мумия. Спеленатая по рукам и ногам, лицо заковано в ледяной панцирь. Оно ее совсем не слушалось. Хотя боли не было. Ничего не было.

«Почему? Почему я там не осталась?» – она вспомнила, как поднималась вверх, без света и почти без воздуха. Мучила мысль: а что там, еще выше? Смерть? Это не страшно. Даже приятно. Надо было остаться.

Но ее зачем-то вернули. Ей надо было жить.

Она запомнила только больничный коридор, по которому ее везли на каталке. Потом Марту бережно, словно бы она и впрямь была из стекла, переложили на кровать. Рядом поставили капельницу, в вене теперь все время была игла. Боли она так и не успела почувствовать, вновь провалилась в сон.

Последняя ее мысль была: «Получилось…»

Несколько дней она существовала больше во сне, чем наяву. Именно существовала, потому что жизнью это нельзя было назвать. Так зреет под пленкой в теплице какой-нибудь огурец, живя только милостью огородника и случайными лучами солнца, дрожа от сквозняка и ежась от скопившегося за ночь конденсата, когда тот проливается на землю. Просыпалась и вскоре вновь засыпала, ее беспрерывно пичкали снотворным и обезболивающим. Состояние было странное, и конца этому, казалось, не предвидится.

Два дня не кормили вообще, потом только протертыми супами и жидкими кашками, понемногу. Ей же все время хотелось есть. Когда она не спала, думала только о еде, желудок урчал, тело слабело. Она чувствовала, как худеет на глазах, тает, словно восковая свечка. А ведь сколько раз пыталась сбросить вес! Пробовала различные диеты, гимнастику делала, даже в бассейн записалась, на уроки аква-аэробики. И ничего не получалось. Она приходила с работы голодная, усталая и тут же набрасывалась на еду. А шоколадки в верхнем ящике рабочего стола? Привычка заедать стресс: красавец шеф частенько срывал злость на сотрудниках, с особым удовольствием на таких безответных и терпеливых, как Марта.