Я боюсь больших библиотек. Жизнь в постоянном окружении книг представляется мне исполненной тревоги, как обитание по соседству с некрополем. О людях, имеющих большую библиотеку, обычно с почтением говорят: у них столько книг! Эти люди, как и мой отец, относятся с уважением к количеству, им доставляет удовольствие пробегать взглядом по этим клавишам: А. Толстой, Фадеев, Павленко, Серебрякова, Вера Панова… Серо-зеленое глиссандо Золя, бордовое Маяковского, малиновое Ромена Роллана, бирюзовое Бальзака. Собрание сочинений. Звучит внушительно. Я и сама, помнится, авоськами таскала из библиотеки тома Бальзака и Вальтера Скотта, полные авоськи, сквозь ячейки которых, словно руки-ноги поломанных кукол, торчали герцогиня Ланже, генерал Монриво, де Марсе, Камилла де Буа-Траси, Обмани-Смерть, Лилия Долины – все эти герои, которые, будучи фантомами, уложили меня, как немощную калеку, на диван, чтобы нашептывать мне свои фантастические истории. Огромное усилие понадобилось, чтобы вырваться из их объятий. Не я читала книгу, а книга, как могущественный старец одалиску, подкладывала меня под себя. Я ночевала у нее в изголовье, и я кормила этих так называемых героев своей плотью и кровью, пока не впала в полное умственное и физическое расслабление… Все эти книги, судя по их затасканным корешкам, отнимали сон и у доброй Ольги Ивановны. В разговоре выяснилось, что Ольга Ивановна почти непрестанно читала и перечитывала свои книги, плыла в какие-то дали на продавленном диване с приросшим к руке томиком, развеивая непроглядную ночную тьму светом торшера. Снег ли летел сквозь январскую мглу, томился ли между небом и землею мелкий осетинский дождик, сползали ли с гор лавины, погребающие селения, она читала, роняя на пол сухие, как пепел, закладки.

– Тэсс из рода д’Эрбервиллей… – доверчиво стала перечислять мне Ольга Ивановна своих любимых героев, – Аннета и Сильвия, барон Нусинген, Жан Вальжан, Дерюшетта, кавалер де Грие, граф Лестер, Йорки и Ланкастеры, Бурбоны, Валуа, Гизы…

Я думала о ее глазах: что они видят и видят ли они вообще, мне захотелось подсмотреть, что это за сны она смотрит с прилежностью первой ученицы, что там ей еще показывают, кроме авантюрных приключений, свадеб, смертей… Может, сила ее взгляда такова, что под ним, как под микроскопом, с бешенством инфузорий размножается какая-то недоступная моим глазам реальность? Может, сила ее взгляда такова, что настоящие герои подымаются из книг и живут у нее за стеною, в сумерках неслышно перебегая в другие тома, переложенные июлем, августом, октябрем?..

Когда мы допили чай с плюшками, Ольга Ивановна выложила на стол большую папку с тисненой надписью «Music» и осторожно вытрясла из нее горку засушенных растений.

– Мы с сестрой иногда играем в одну музыкальную игру, которой в детстве научил нас покойный папа, – объяснила она, разбирая свой травяной сор. – И я хочу, чтобы мы с вами сейчас сыграли в нее… Я кладу перед вами растение, а вы называете мне музыкальное произведение, которое оно вам навевает. Ну, для начала что-нибудь полегче. Вот, например, лесной колокольчик… – Она подвинула пальцами к середине стола высохший хрупкий цветок.

– Романсы можно? – спросила я.

– Что угодно.

Мы с Коста почти одновременно произнесли:

– «Колокольчики мои, цветики степные…»

– «Однозвучно звенит колокольчик…»

– А если включить ассоциативное мышление? – не удовлетворилась Ольга Ивановна.

– «Колокола» Рахманинова… – подумав, сказал Заур.

– Ария Марфы из «Царской невесты»… – внесла свою лепту я.

– Молодцы. – Ольга Ивановна подвинула к нам березовую сережку.