Проковылял до сеней, сдёрнул с вешалки зимний бушлат и шапку. В спальне упал на кровать и из последних сил попытался накрыться бушлатом с головой, потом провалился в мутно-серый кошмар. Меня носило в непонятном гудящем мареве, обо что-то било и рвало на части. Кто-то ревел в уши на разные голоса, словно пытаясь ввинтиться в мозг. Яркие вспышки ослепляли глаза, хаотично меняя частоту мигания. Ну вот, кажется и смертушка пожаловала – сил уже больше нет терпеть это издевательство.

– Серёга. Серёга.

Ну вот, кажется уже и голоса пошли. Видать заждались, адские морды.

– Серёжа, Серёженька…Очнись.

Что-то голос какой-то знакомый, жалобный. Я с трудом приоткрыл глаза и кое-как разглядел круглое женское лицо.

– Баба Нина, ты? – слова с трудом продрались сквозь застывшее горло.

– Я, Серёжа, я. Слава богу – очнулся

– Давно лежу?

– Не знаю, сынок. Дед?

– Серёга, я тут шёл давеча задами, с полчаса назад – глядь, а калитка нараспашку. И с лета вас никого не было. Ну, думаю, опять ворьё полезло металл искать. Взял дрын и в дом, а там ты, чуть живой. Я тебя и так, и эдак тряс – ни в какую.

– Баба Нина, я наверное заболел, плохо что-то, хоть помирай.

– Серёжа, ты чего такое говоришь, это нам пора на кладбище. Дай-ка я лоб потрогаю…о, Господи! Совсем заледенел. Ну-ка старый, бегом за перцовкой.

– Какой ещё перцовкой? – всполошился дед Петя

– Какой-какой, – передразнила бабка, – За бочкой с арбузами стоит. Давай дед, не жадничай, человека спасать надо.

– Ах, ты ж…Штирлиц, – он погрозил пальцем и потопал к рассекреченному тайнику. Вернулся дед минут через десять с литровой пластиковой бутылкой.

– Чего долго, застрял что-ли? – суровый взгляд цепко осмотрел старика, – Самогонищем прёт, глотнул поди?

– Ничего и не глотал, – подслеповатые глаза смотрели предельно правдиво, – Пролил на себя чуток, когда переливал.

– Ну-ка, хватит болтать, скидавай с парня одёжку, – баба Нина поджала губы и выдернула бутылку из рук – И не крутись тут, старый хрыч. Сходи лучше телефон принеси, да затопи печь, чай не май месяц.

Дед Петя скинул с меня бушлат, стянул куртку и, тихо охнув, сказал:

– Мать, может мы…того…скорую вызовем?

– Пока твоя скорая доедет – лечить будет некого. Делом займись, не стой как пень-колода.

Баба Нина споро растирала моё тело перцовым самогоном и приговаривала:

– Ничего-ничего. Сейчас согреешься и полегчает, как новенький будешь. Мой старый видел, что ты на машине приехал…ну приехал и приехал, знать дела нашлись, а тут через день Верка с пацаном появилась, жена твоя с сынком. Здоровый вымахал, выше отца. К нам заходили, а мы что – видели, как приехал и всё. Она и номер оставила, вдруг какие новости. А потом, дня через три, они уже с полицаями приехали…

– С полицией, баба Нина.

– А я что говорю? Ну да…вообщем полицейские эти ходили – ходили, чего-то там осматривали, наших деревенских опрашивали. Даже этим забулдыгам, Олеське с Витькой, вопросы задавали. Они же лазиют где ни попадя, может чего и углядели. А чего углядят, пьянь эта? Они же трезвые только с семи до девяти утра. Олеська полицейским божилась, что видела тебя спускающимся в овраг, а потом бах и вспышка. Вот дурища-то, залила зенки и чудится ей незнамо что. Эти полицейские, потом, полезли туда и ничего не нашли. Вернулись грязные, злющие. Даже хотели Олеську арестовать за нарушение общественного порядка. Она же пьяная была в стельку. Верка ещё раза два-три была; последний день, в конце октября, с каким-то мужиком машину забирала. Тут, считай неделя пройдёт, и тебя бы без вести пропащим объявить могли. Ох, сколько у нас народу пропадает по России – тыщи, – бабка горестно покачала головой, – А ты вот нашёлся, повезло Верке.