В парке Кусково снимается кино из давнишней жизни. Сцена дуэли. Один в штатском, при котелке, при бакенбардах, другой вроде как гусар. Долго топчутся метрах в двадцати от барьера, воткнутой лыжной палки. Вокруг откуда-то набралось море зевак, это с утра-то, в понедельник. Идет тихий спор, Пушкин этот с баками или нет, и были тогда лыжные палки или нет. А если были, то какой фирмы. Но тут раздается команда «Мотор!» и дуэлянты начинают сходиться. Встали, замерли. Тишина мертвая, слышно, как хвоя падает на снег. Толпа не выдерживает. «Руку подними! Да не ту!», «Боком надо, боком!», «Не спеши, Пушкин», «Курок-то не взведен!», «Давай!»… С кресла вскакивает режиссер и кричит: «Стоп! Стоп! Мать вашу, уберите кто-нибудь этих идиотов!». Но убирать зрителей некому, видать, никого не наняли, экономы. И, побушевав, режиссер садится в кресло. Вернувшиеся в исходную, дуэлянты начинают вновь сходиться. Какое-то время народ держится, молчит. Но кто-то не выдерживает: «Да прикрой грудь-то…». И сразу: «Локоть выпрями…», «Боком, боком надо!»… Смотреть на это все нервов не хватает. Пошли с Чарой прочь. «Понимаешь, – говорю я Чаре, – в бок попасть труднее, чем в открытую грудь. Так и надо идти боком. Нет, прется побивахом, грудь нараспашку. А потом удивляемся, что хороших поэтов мало». Чара посматривает на меня со вниманием, вздыхает. Тоже переживает.

Шли с Чаркой из лесу, с грибами. На встречу Миша Д., московский асфальтовый магнат. С двумя охранниками. Бодигарды в черных костюмах, в белых рубашках с галстуками. А сам дал себе послабление – опростился до посконной рубахи и лаптей, правда, бутиковых. Я ему: «Привет, Миша». Он кивнул. Один охранник осмотрел мой кузовок. Другой было сунулся ощупывать на предмет оружия. Я отшатнулся. «Да ладно, – сказал Миша. – Сосед же. Бывай, Юрьич. Пока, Чарка». И они пошли дальше. По грибы.

Ворона следила за нами издалека. Когда мы с Чарой сравнялись с могучим кленом, на нижней ветке которого она сидела, окрестности огласило раскатистое «Каррррр». Моя пуделиха даже присела от неожиданности. Я же, продолжая путь, весело отозвался: «Кар-Каррр». Сделал несколько шагов и получил сильный удар по макушке. Когтями и крыльями. А сбоку с клювом на перевес уже заходила вторая ворона… Как я мог забыть, у них же сейчас слётка. С ними не шути – птенцов опекают. Когда мы, тяжело дыша, заскочили в подъезд, Чара нервно тявкнула мне в лицо. «Ты права, – сказал я, – видимо, мое „кар“ означало что-то обидное для ворон». Взгляд моей собаки выразительно говорил: «Никогда не пользуйся словами, значения которых ты не знаешь».

Дозик – совсем беспородный. Он прожил восемь месяцев в квартире наркомана Саши. Тот собачку не выводил на улицу, благо она ростом с кошку. Наверное, Дозик совсем бы зачах в ядовитой атмосфере, но тут Саша загремел на пару лет. Собачку взяла его тетя. Мы с ними иногда встречались. Сначала пожилая женщина злилась на Дозика, потом терпела, потом полюбила. А тут Саша собрался выходить и объявил, что заберет собачонку. Собака ему была не нужна, но он хорошо знал сестру своей матери. Запретил ей видеться с Дозиком, и потекла у бедолаги прежняя жизнь. На женщину было жалко смотреть. А тут встречаем радостную, с Дозиком на поводке. Все, говорит, уладилось. Обменяла свою двушку на однушку – а зачем мне две комнаты! – и выкупила Дозика. И ведь как удачно, однушка в этом же районе.

Мою Чару разлюбила собачья тусовка. Не вся, но… С некоторых пор у нас повелось гулять с мячиком. Чара сразу от подъезда бежит с ним в зубах и никого вокруг не видит. Признаться, мячик я придумал, чтобы отвлечь пса от изрядного обнюхивания весенней территории. Мало ли. А получилось так, будто моя пуделиха возгордилась и бегает мимо разных там Тоней, Шреков и Тубиков с неким социальным вызовом. Мне это объяснила владелица бобтейла Бумбанелы. «Владимир, – сказала уважаемая в наших кругах дама, – извините, но ваше университетское образование не стоило бы так выпячивать».